Так она и стояла с сумкой в руке посреди комнаты, словно окаменела от невозможности решить задачку — как подыхающий от голода буриданов осел.

В коридоре глухо пробили часы. Лидочка считала их астматический бой: девять. Гостиница еще не стихала — по коридору проходили, разговаривая на возвышенных тонах, пьяные люди, хлопали двери — снизу доносился звук молдаванского оркестрика. На улице послышалась нестройная песня.

В дверь постучали.

Вот он! Лидочка стояла у окна, прижав к груди сумку. Пальцы ее тут же жутко замерзли — отнять у нее сейчас сумку значило отломать пальцы — иначе не возьмешь.

Постучали снова. «Проверяет, — поняла Лидочка, — здесь я или нет. Если я не откликнусь, он начнет взламывать замок».

— Откройте, — раздался голос. — Я смотрю в замочную скважину и знаю, что вы в апартаментах.

Голос был пьяный, глухой и неповоротливый.

Лидочка молчала, она прикрыла ладонью сердце, чтобы оно стучало не так громко.

— Вы будете моей, чего бы то ни стоило, — сказал голос. — Я видел вас и понял — обладание вами превратилось в смысл моей жизни. Вы меня слышите? Да ответьте мне, в конце концов! Неужели вам нужно, чтобы я ломал дверь?

После недолгой паузы последовал удар в дверь.

Лидочка отбежала на цыпочках к окну — посмотрела вниз — в комнате не было балкона, внизу, метрах в четырех, был тротуар.

— Мас-ка! — сказал голос из-за двери. — Ма-ас-ка! Я тебя знаю! Ты будешь моей! Соединись со своим пилотом!

Человек засмеялся и тут же продолжил трезво:

— На втором этаже есть камин. Я видел у печки ухват. Его достаточно, чтобы взломать дверь. Клянусь честью! Жди, птичка!

Лидочке слышно было, как преувеличенно твердые шаги удалились по коридору. За каждым тянулся хвостик тонкого звона — на нем были сапоги со шпорами!

Она считала секунды и не смела подойти к двери — пьяный мог караулить за углом. Но если он принесет лом или что-то подобное, то легко вскроет дверь.

Лидочка решилась. Она схватила сумку и приоткрыла дверь. Коридор был пуст. Тусклая голая лампочка светила из остатков разбитого абажура.

Лидочка со всех ног побежала по коридору и, когда увидела, что одна из дверей впереди резко открывается, — побежала еще быстрее, надеясь проскочить это место, но не успела и столкнулась — больно, висок расшибла — с лохматым мужчиной в синих очках, одетым в старую солдатскую шинель, — даже в тот момент Лидочка сообразила, насколько породистость носа и осанка не соответствуют одежде. Мужчина охнул, Лидочка вскрикнула, отлетая к стене:

— Простите, я нечаянно!

Мужчина покачал пышной шевелюрой и произнес:

— Такие времена, такие нравы. Вы не помните, как это звучит по-латыни?

Лидочка тут же побежала дальше — лестница была темной, дверь внизу прикрыта, но не заперта — через минуту Лидочка оказалась в фойе.

Портье с удивлением повернул голову, и Лидочка поняла, что он более всего похож на кондора или грифа с картинки из папиного Брэма. Голова голая, костяной желтый клюв и жабо вокруг тонкой шеи — шарф, замотанный, видимо, от простуды.

— Если так будет продолжаться, — закричала Лидочка, полагая, что говорит внушительно и негромко, — я тут же иду в полицию! Что это такое?

— А что такое? — спросил заинтересованно портье. — Я ничего не слышал.

— Полиция! — сказал лохматый мужчина в синих очках, спустившись по главной лестнице и подходя к стойке. — Полиция сама скоро будет в тюрьме, а пока что она прячется по домам. Власти, должен вам сказать, больше нет. Никакой власти! Каждый — сам власть! Наступили времена апокалипсиса, о которых наша партия предупреждала. А вы, девушка, возьмите платок и промокните кровь.

Откинув полу шинели, мужчина вытащил чистый платок и протянул Лидочке.

— Эта девица, — пояснил он, обернувшись к портье, — пыталась меня забодать. Я возмущен до глубины души!

Лидочка приложила платок ко лбу. Она посмотрела — на платке была кровь, немного, но была.

— Как только вас отпускают папа и мама, — проворчал мужчина. — Смочите платок водой. Георгий Львович (это относилось к портье), пропустите ребенка за стойку, пускай она возьмет графин.

— Я сам, — сказал портье, — разрешите платочек.

Лидочка покорно отдала платок.

— А вы отбываете, мосье Мученик? — спросил портье у старика.

— Тише, я здесь инкогнито, — театрально прошептал мужчина. — Я секретно проверял нашу организацию. Меня не должны узнать.

— Если вы думаете, кто-нибудь поверит тому, что вы солдат, — сказал портье, — то глубоко ошибаетесь.

— Я не солдат, а бывший солдат, — ответил Мученик. — Не ездить же мне в такие дни в собственной бобровой шубе?

Покачиваясь и стараясь при том делать вид, что совсем не пьян, по главной лестнице спускался широкоплечий военлет с рукой на черной перевязи.

— Глоток воздуха! — воскликнул он театрально, обернувшись к портье. — Желаю здравствовать!

Лидочка узнала голос и хотела спрятаться за лохматого. Но военлет не обратил на нее внимания, а Мученик спросил:

— Что вам надо?

— Господин Васильев, — сказал портье, — в одиннадцать я запираю двери!

— Еще чего не хватало! Это гостиница, а не приют благородных девиц!

— Такие времена, — сказал мужчина в синих очках, — такие нравы.

— Вот и отлично, — сказал Васильев. — Тогда вы, господин Мученик, дадите мне триста рублей. А я вас не застрелю.

— Погуляйте, — сказал Мученик, — проветритесь. Я не знаю никакого Мученика. У меня чистые документы на Иванова.

Васильев выругался и хлопнул дверью, выходя на улицу.

Лидочка отошла к зеркалу, рассматривая себя критически и чуть ли не враждебно. Она ожидала, пока портье освободится. Тот почувствовал, что Лидочка ждет, и спросил:

— Что еще, мадемуазель?

— Я прошу вас перевести меня в другую комнату.

— Это еще почему? Разве ваша плоха? Раньше никто не жаловался.

— Ко мне ломились — вон тот господин, он врывался ко мне и угрожал, что высадит дверь.

— Это ошибка, — сказал портье. — Он не вас искал, клянусь честью, не вас. Пока он был в Петрограде, его пассия Фурсова уехала с одним земгусаром. Честное слово. — И портье засмеялся высоким тихим смехом, глядя на Мученика, который должен был знать, почему это воспоминание так забавно.

— Первым делом, как доберусь до Севастополя, поставлю там вопрос о милиции… — сказал Мученик. — Как во Французской республике.

— Не спешите, — сказал портье. — Во Французской республике тоже начали «Марсельезой», а кончили гильотиной.