И производитель инвестирует за счёт собственных амортизационных отчислений и прибыли, прекратив покупку нового оборудования для замены устаревшего. За 1990–1999 годы от такой экономической политики средний возраст производственного оборудования в промышленности увеличился с 11 до 18 лет, а доля оборудования, используемого в производстве более 20 лет, возросла с 15 до 35 %, и этот процесс продолжился при Путине.

И вот результат: производственные инвестиции в 2000 году выросли на 17,4 %, а ВВП на 9 %, а в 2001-м оба показателя снизились — до 7,5 % и до 5 % соответственно. В 2002-м, когда начал действовать расхваленный налог в 13 %, рост инвестиций ещё более замедлился.

В 2002 году Минэкономразвития России признал, что факторы роста, сложившиеся после кризиса 1998 года, полностью исчерпались. Сегодня экономика удерживается только за счёт благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры. И вот в общественном мнении стали заметны тревожные ожидания чего-то подобного дефолту 1998 года. Если и впрямь грянет, то нельзя исключить возможности перехода подобного кризиса в политическую плоскость. На этот случай наши «владыки» придумали хороший механизм «разделения ответственности»: президент считается ответственным за повышение зарплат и пенсий, а правительство и премьер — за рост цен.

Сырьевой сектор сегодня — крупнейший генератор денежных доходов населения. Помимо работников, непосредственно занятых добычей, транспортировкой и переработкой сырья, этот сектор «кормит» довольно обширную инфраструктуру — широкий круг трудоёмких производств, основным потребителем которых является сам экспортно-сырьевой сектор, либо занятые в нём. Падение доходов в топливно-сырьевом секторе в сегодняшних условиях породит спад продаж в большом секторе производств, способных в своей сумме оказать определяющее влияние на состояние внутрихозяйственной конъюнктуры. Это первый риск, на который государство обрекает народ.

Экономисты говорят: низкая зарплата может разорить самую богатую страну. Низкий же уровень зарплаты большинства нашего населения объясняется тем, что оно, большинство, не связано с распродажей ресурсов страны. Они как бы нагрузка для тех, кто с этого живёт. В этом второй риск для народа: сырьевой экономике большая часть нынешнего населения страны не нужна, а государство ориентируется именно на сырьевые отрасли, не обращая внимания на народ.

У сырьевой экономики нет потребности в квалифицированном труде. Некоторой части населения, кроме привилегированных сырьевиков, может быть предложена занятость, главным образом, в сфере обслуживания — на рабочих местах, не требующих особой подготовки и квалификации. Ещё не менее половины сегодняшних россиян ни для чего не нужны, они обречены на маргинальное существование в условиях застойной безработицы и самокормления с «шести соток»; тут, понятно, о квалификации вообще говорить не приходится. Третий риск: потеря всякой системы образования и подготовки кадров.

Все приведённые выше риски — не наша выдумка. Процессы в стране идут как раз в таком направлении, подтверждением чему служит появление «учёных трудов»: социологи, считая, что обязаны угождать власти, объясняют уход людей в заботы о ежедневном пропитании «либерализацией сознания русского человека». Становится понятным, что задачей реформ было создание из народа толпы маргиналов, занятых не более как животным выживанием.

О том, что правительство думает о ком угодно, кроме собственного народа, говорит и его стремление признать свою ответственность по долгам перед внешними кредиторами (готовы возвращать даже долги царского правительства), но не признавать долги перед своим народом, например, по советским вкладам в Сбербанке.

Как же выживают «не нужные» государству люди?

Французский социолог Карин Клеман (российским, видимо, недосуг, или задания от правительства ждут) провела анкетирование на двенадцати российских предприятиях в разных регионах страны.

Вот её выводы.

Рабочие вообще отрицают наличие каких-либо прав у них. Многие заявляют, что если раньше они могли хоть в профком или в партком пойти пожаловаться, то сейчас им не к кому обратиться. Профсоюз не воспринимается ими как институт защиты их прав. Слабость правовой и социальной защищённости остро ощущается рабочими. Если верить их словам, они чаще всего ощущают себя беспомощными и неспособными к какой-либо автономной акции.

Зарплаты рабочих очень дифференцированы, различие между самым низкооплачиваемым и самым высокооплачиваемым рабочим нередко достигает соотношения 1:10.

При этом рабочим всё время надо искать, где заработать. На это их толкает резкое падение уровня жизни и нестабильность жизненных условий, изменение общественных ценностей, реструктуризация социальных групп, разрушение системы социальной защиты и т. п. Нестабильность усиливает широкое распространение срочных трудовых контрактов (чьё использование узаконено новым Трудовым кодексом), неформальная занятость (без оформления контрактов) и неполная занятость.

Социолог отмечает, что определённая часть работников ворует со своего производства. Но при осмыслении этой практики нельзя забывать о разнице в масштабах и целях «воровства» начальства и управляющих, с одной стороны, и рабочих — с другой.

Управляющие могут получить все активы завода, ведя его к банкротству. Большинство рабочих заявляют о мошеннической деятельности управляющих или собственников. На всех заводах они свидетельствуют, что грузовики, наполненные продукцией, постоянно выезжают с завода без оформления каких-либо документов, с согласия руководства. Сообщают о том, как завод делят по кускам, каждый одному из директоров. Или о том, как сдали заводские площади и помещения в аренду, и как исчезают деньги от этой аренды. Или о том, как разорили завод — путём продажи имущества, взяточничества или сотрудничества с коммерческими посредниками — и никто не несёт никакой ответственности за это.

Рабочие тоже «тащат», и это иногда позволяет им выжить (особенно в случае невыплаты зарплаты). Но дело в том, что позволяя себе даже мелкие хищения, рабочие тем самым становятся соучастниками общей системы воровства. Они уже не могут себе позволить разоблачить мошенничество администрации или собственников. И администрация нередко использует этот рычаг управления, напоминая им на собраниях об их ответственности за разорение завода, или вводя жестокий режим охраны, направленный против рабочих.

Широко распространена практика второй или третьей работы. На московском автостроительном заводе кто-то из рабочих подрабатывает дворником, кто-то продаёт газеты после работы, кто-то ремонтирует машины, кто-то работает охранником по ночам, кто-то подметает полы в метро с утра. При этом вторичная «неформальная» работа подлежит не меньшей эксплуатации, чем «формальная». Зарплата может быть выше, но из-за того, что работа «неформальная», хозяин имеет больше возможностей для эксплуатации и свёртывания системы социальных гарантий.

Кто сильнее, тот выигрывает, кто слабее, тот погружён в жёсткую ежедневную борьбу за выживание. Так звучит основной принцип функционирования «неформальной» сферы. Причём, «неформальный» труд в большинстве случаев менее квалифицирован, чем официальная работа, не соответствует ни специальности, ни разряду рабочих, к тому же он весьма нестабилен. Такой труд и психологически, и физически переносится тяжелее. Сегодня он есть, завтра его может уже не быть. Сегодня он приносит материальную пользу, завтра — нет. Сегодня рабочий может быть физически способен к нему, завтра окажется в больнице без всякой помощи и без перспектив.