разнообразия жизни? Доскакалась девушка, допрыгалась — ноги с койки спустить, крышку с кастрюльки снять дрожащей рукой, откусить котлету — все проблема!.. А котлетки-то Танькины вкусные! Не из собачьего мяса. Классный закусон! Теперь бы еще бульончика из термоса нацедить — и можно в циркачки записываться… Фиг с маслом! Расплескала, инвалидная команда.

О, вот и нянька, швабра пропитущая, прикатила со своей телегой! С приветом от Минздрава. Борщечок цвета куриного помета, пшенная каша с рыбьим хвостом и чайковский со свежезаваренными тараканами.

От халявных разносолов она, само собой, отказалась. Взгромоздилась на свое ложе — башка разгуделась от жевательных движений. Как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных. Смежить бы веки, расслабиться, куда там! Опять развопилась какая-то зараза: «Кто Орлова? Николай Петрович велел капельницу поставить!..» Ага, та самая эсэсовка, что намедни. Глаза горят: щас заколю, замучаю, как Полпот Кампучию!

Краски на девке — килограмма два, не меньше. Можно подумать, не в больницу к убогим собралась, а на Тверскую, мужиков отлавливать. Вон, в кино, когда показывают про первую империалистическую, сестрички в платочках по самые брови, скромненькие, ласковые, а эта шалава размалевалась по-дискотечному, прихренячила, не глядя, к здоровой орловской руке длинную стеклянную фиговину с проводками и отвалила, не глядя. Лежи теперь пластом, подопытный кролик, и не петюкай, пока в твой измученный организм не выльется вся эта дрянь. Только внутренними монологами и спасаешьси…

Видать, запал Петрович на Танюху. То, бывалыча, денег не дашь, так эти оторвы раскрашенные в твою сторону и не посмотрят, а сегодня носятся, как наскипидаренные. Прямо покоя от медицины не стало! Капельницу тебе, таблетки прут горстями, мази фирменной на рожу не пожалели. Так, глядишь, и правда вылечат, эскулапы хреновы.

Втюрился бородатый, ясное дело. Еще бы, красотка такая! Только на черта он Таньке нужен? Со своей зряплатой? И какой чудак на букву «м» придумал, что с милым рай и в шалаше? Небось, Ильич в Разливе. Прищучивал вождь мировой революции в своем шалаше чухонок на халяву и вешал им лапшу на уши про бесплатную любовь при коммунизме. Задурманивал народное сознание… Эх, это пока все тип-топ, так и без бабок перебиться можно, фиг с ними! А как унизит тебя какая-нибудь рвань, опустит ниже плинтуса, и ощутишь ты свое полное, безграничное бесправие, сразу вспомнишь, что не в деньгах счастье, а в их количестве! Так что, с учетом форс-мажора, надо выходить за богатого. Вот она, дурища, вышла бы, к примеру, за кагэбэшного Андрюшку, так при любом раскладе не загремела бы теперь под фанфары в районную богадельню. Поправляла бы здоровье на Рублевке, в больнице Управления делами президента. А чего? Без вариантов. Тут недели три назад врубила она «ящик» и отпала. Ё-хайде, Андрюха! Вещал Андрей Никифорыч с экрана о российско-каких-то там, хрен знает каких, отношениях, точно она от неожиданности не въехала. Дипломат! Крутой, холеный.

Не, зря Петрович напрягается! Танюха ему не по зубам. Совсем очумел! С его-то харизьмой на Таньку заглядываться! Перебьется. Тем более вакантное место уже занято. И заплывшим глазом видать: влюбилась девочка. Похорошела дальше некуда. Загорела. Дураку ясно, ездила наша Танюшечка не черепки копать, а отдыхать по высшему разряду с каким-то кадром. Не иначе с тем самым, из-за которого все старье тогда из шкафов повытаскала. Девушка в тот вечер домой приперлась, как увидела, что в коридоре газеты разбросаны, так и села у двери: мама дорогая! Ограбили! Отдышалась чуток и давай хохотать: вот, идиотка старая! Чего тут грабить-то? Короче, картина событий восстановилась без напряга: в коридоре — ремонт, в комнате — бомонд. Закомплексовала Танюха! Значица, мужик упакованный… Упакованный, факт. Розы на столе стояли просто охренительные. И Тамарка с восьмого этажа в момент объявилась, паразитка: дай, Женьк, двести рублей до аванса. Вы теперь, небось, богатые. К твоей, говорит, Таньке мужик сегодня приезжал на серебряной машине. Пьянь пьянью, а углядела, зараза! Только не на ту нарвалась.

— А твое какое собачье дело? Хоть на золотой! Давай вали отсюда, задрипа краснорожая… тра-та-та-та-та!

Тамарка глаза вытаращила — не ожидала, родная, от интеллигентной девушки такого знания русского языка, думала, только им, гегемонам проклятым, всякую дрянь лепить можно, — задом-задом и загремела вниз по лестнице. Так к себе на восьмой на жопе и доехала!

— Эй, Тамара Викторовна, ты как там? Не ушиблась? Смотри, в другой раз чего вякнешь, я тебе пасть порву! — Дверью с хохотом хлопнула, а саму трясет от злости. До того распсиховалась, дурища, что позвонила Тамарке да как гаркнула в трубку:

— Хрен ты у меня теперь на пиво получишь!

Не отлегло. Обидно было за Таньку до обалдения: и за ее комплексы, и за то, что приходится такой классной девчонке обретаться в вонючей девятиэтажной халупе вместе со всякой пьянью одноклеточной.

Ничего-ничего, у Танюшки все будет хоккей! Она девчонка умненькая, хорошенькая, с характером. Правда, жизнь, подлюка, — сплошная лотерея. Кому как повезет. Бывает, и экстерьер получше многих, и характера не занимать, и дурой не назовешь, а в результате окажешься у разбитого корыта. С разбитой мордой. Без мужа, без сына, без семьи.

Кто б спорил? Наворочала девушка глупостей немерено, но разве она одна виновата, что развалилась их с Борькой семейная жизнь? А Борька? Он не виноват? Тоже ведь был фрукт! Жил чувак в свое удовольствие, ничего в голову не брал. Дрых до одиннадцати, жрал за троих. Для отмазки изображал из себя диссидента: советскую власть нес по кочкам с утра до ночи, растлевал комсорга «второй» лаборатории. Хотя сам-то навряд ли бы когда-нибудь на баррикады полез. Сказал бы: ты чего, подруга, совсем без юмора? Эти суки еще и стрелять не начнут, а мы уже обделаемся по уши!

К баррикадному времени Борискин след вообще давно простыл. Смылся пламенный революционер! С другой-то стороны, правильно сделал, что смылся. Теперь Бориске здесь была бы полная хана! Конечно, при социалистическом разгуляеве никто из мужиков особо не упахивался, в основном — ляля-бубу, но Борька был сачок из сачков. Приносил, паразит, за свою халтурную писанину хорошо если сто рублей в месяц, и хоть трава не расти! Что дома теснотища, грязь, нищета — все по фигу! Лишь бы ни хрена не делать. А чуть что, ярлыки навешивал: обывательница, филистерша, мещанка! Хотя об чем таком уж сильно мещанском она мечтала? Хотелось всего лишь жить по-человечески. Одеться, обуться, поменять квартиру на двухкомнатную, купить новый холодильник вместо треклятого обледеневшего «Севера», провонявшего Розиными лекарствами, отдохнуть поехать в Прибалтику. Но, мечтай не мечтай,