Долго думать и примеряться человек-медведь Велебу не дал – без всякого предупреждения споро двинулся вперед и взмахнул кулачищем. Велеб едва успел наклониться, пропуская удар над собой, и тут же получил с левой в бок. Будто бревном заехали, аж ребра затрещали. Отлетев назад, Велеб, однако, удержался на ногах и сам бросился на противника. Ударил правой ногой медведю под колено, с левой руки отвесил под бороду. Медведь слегка покачнулся и тут же ответил прямым в лоб. На этот раз Велеб увернуться не успел и кувырком полетел на землю. Поспешил подняться, пока медведь не подошел; в ушах шумело, перед глазами плыли темные пятна.

Вставая с земли, Велеб незаметно подобрал позади себя горсть лесного сора. Противник явно был сильнее раза в два, такого просто не возьмешь. Велеб шагнул навстречу медведю, выбросил руку вперед и метнул сор в морду, надеясь попасть в глаза. Медведь отдернул голову, и тогда Велеб с размаху, как пробивают «стену щитов», ударил его плечом под дых, вложил в бросок вес всего тела и надеясь свалить. Но ряженый медведь только охнул, пошатнулся и навалился на него. Сгреб в охапку, опрокинул на землю, приподнял и приложил лопатками оземь с размаху – будто хотел разом вытряхнуть душу. А потом вцепился пальцами в горло.

Напрасно Велеб пытался ослабить давление, прижимая подбородок к груди. Одна рука у него оказалась свободна, и он просунул ее под личину, пытаясь нащупать глаза медведя. Однако тот отворотился, не разжимая лап и продолжая сдавливать горло. Сила была в его руках – будто в клещах железных.

Глаза Велебу застилала кровавая дымка, грудь разрывалась. Мелькнула мысль – убьет. Для победы медведь сделал уже достаточно. Теперь пытается отнять жизнь. Хоть Благожит и обещал…

Свободной рукой шаря вокруг, Велеб наткнулся на что-то округлое, твердое и тяжелое, завернутое в ткань. Не раздумывая, вцепился, поднял руку и ударил лесного бойца по голове – раз, другой и третий.

Хватка на горле ослабла. Велеб оторвал от себя медвежьи руки, спихнул обмякшее тело и привстал. Для верности врезал еще раз, отполз в сторону. Приподнялся на четвереньки – на большее пока не было сил – и стал жадно дышать. Кровавая тьма отступала, в глазах прояснилось. В мыслях тоже. Было чувство, что в самый последний миг сумел отскочить от Огненной реки, из которой нет возврата живому.

Обернулся, взглянул, что такое лежит возле медвежьей головы.

Это оказалась его собственная котомка, которую он сбросил с плеча, когда упал. А твердое в ней – тот камень из печи, воплощенная часть родовой души, приданое его невесты.

Если бы не камень, и не то что чужой – своей бы души, пожалуй, не вынес бы назад в белый свет, думал Велеб, сидя на земле и стараясь отдышаться.

Голова была налита тяжелой болью. С трудом Велеб поднялся на ноги. Отчаянно саднило горло и ободранные кулаки, болели ребра, болела грудь… что только не болело. Из носа на грязную сорочку падали кровавые капли. Правый глаз как-то плохо видел, ресницы слипались от крови.

Прижав к ноздрям тыльную сторону кисти, Велеб побрел через заросли к ручью. Тот нашелся шагах в десяти. Опустившись на колени – плевать, что в топь, что все порты будут в мокрой грязи, – опустил руки в желтоватые струи болотного ручья, зачерпнул ладонями, стал пить. Потом умылся. Правая бровь оказалась рассечена; кровь он смыл, но глаз уже начал отекать.

В самом ли деле этот клюй немытый собирался его убить? Оружием он не пользовался, сходка была один на один – все как водится, упрекнуть не в чем. И если хотимиричи взабыль не хотели отдавать ему девушку, то за свою ловкость и удачливость он, так далеко зашедший, вполне мог и жизнью поплатиться.

Обидно было бы сгинуть в глухом лесу за тридевять земель от дома, добывая невесту для другого.

И воевода Свенельдич был прав, когда предупреждал перед этим походом: тебя, нашего, могут попытаться убрать всерьез. Предлагал взять оружие понадежнее, чем поясной нож. Но Велеб отказался. Он шел на поединок перед богами – не стоит пытаться их обманывать. Но очень может быть, что доберись до последнего рубежа с истинной невестой кто-то другой – один из Путиславичей, или сын здешнего воеводы, или даже бужанин Неговит – ряженый медведь закончил бы поединок в тот миг, когда опрокинул противника на лопатки.

И Велеб непременно скажет об этом, если хотимиричи вздумают его попрекать, что-де ударил камнем. Впрочем, он не сомневался, что человек-медведь жив и только оглушен. Личина и ткань котомки смягчили удар, едва ли у него череп пробит. Можно пойти посмотреть… да что-то нет охоты.

Ветер окреп и похолодел. Велеб вскинул глаза к небу – пока они шли от Невидья, натянуло тучи, и вдали уже погромыхивало. Перунов день – до обеда лето, после обеда осень. Надо бы поспешать – а не то грозой накроет.

Позади шевельнулись заросли. Кто-то шел сюда – но не медведь, кто-то более легкий и тонкий. Запечная замарашка выскользнула из кустов, тоже вошла в воду, помочила в ней подол своей длинной, не по росту ей, рубахи, подняла и стала осторожно вытирать Велебу лицо и волосы.

Он не двигался, не мешая ей. Подумал только: вот теперь мы ладная чета! С разбитым носом, с подбитым глазом, в синяках и ссадинах, со спутанными волосами, в мокрой грязной одежде, с налипшим на кровавые пятна лесным сором, он был истинной парой своей невесте-замарашке.

– Послушай меня, – вдруг раздался над ним голос, приглушенный ветошкой на лице, но молодой и звонкий.

Велеб в изумлении поднял голову, потом встал. По ногам текла грязная вода, но он этого не замечал, потрясенный. Она заговорила! Этого он не ждал так рано – до возвращения домой, где ее вымоют в бане, оденут по-человечески… В иных родах невеста обретает голос только наутро после брачной ночи.

– Ты ведь и есть Святослав киевский, да?

– Я? – прохрипел Велеб в ответ.

Сперва он удивился, потом сообразил: она ведь не видела Святослава и может не знать о последнем уговоре. Видит только, что досталась чужаку – кому-то из пришлых.

– Толкун-Баба сказала – русский дух. Русином ведь был из них ты один?

– Да я… – Велеб запнулся.

Хотел сказать – я словенин из Люботеша, какой русин? А потом сообразил. Он, три года проведший среди руси, пришедший сюда с русью, в глазах этой Хотимировой внучки и сам – русь. Сказать «нет», растолковать, кто он и откуда… можно, но… Ведь не ради Люботеша, не по благословению отца и бабы Умани он сюда пришел. Пришел он ради Киева, и благословением материнским его наделила Эльга киевская. «Русь – это не племя, русь – это дружина»…

– Да, русин там был я один, – с самой краткой заминкой подтвердил Велеб. – Только я не Святослав. Он, князь киевский… молод еще.

Велеб содрогнулся, вообразив светлого отрока, Эльгиного сына, в лапищах человека-медведя. Да тот дунул бы – от Святослава мокрое место осталось бы.

– Ему четырнадцатый год. Отрок всем хорош, но для таких дел, – Велеб кивнул назад, в сторону Невидья, – сил еще не набрался. Я за него.