теле, что напрягается ещё больше. Прорисовываются мышцы, когда я устраиваюсь удобнее, упираюсь в постель и коленями, и руками, чтобы к лицу Дима склониться, всё же договорить:

— Йиржи Варконьи нам нужен живым и психически здоровым, иначе кому в случае чего мы станем отдавать нашего собакена.

— Я понял, мы сегодня едем в Кутна-Гору и у нас исключительно шкурный интерес, — Дим, дёргая за выбившуюся прядь волос, отзывается со смешком.

— Именно, — я, догадываясь скорее по общему смыслу, чем понимая последние слова, хмурюсь, но соглашаюсь.

Не интересуюсь, что означает его русское выражение.

Я узнаю это потом, а сейчас… я упаду.

Пропаду в бездне тёмных глаз, от которых внутри каждый раз что-то рвётся, обрывается, будто в настоящую пропасть я лечу. И сердце ухает горячо, громко, оно заглушает все мысли, а потому сказать про лейтенанта Буриани я не успеваю.

Он будет недоволен.

Наш доблестный лейтенант не одобрит народные гуляния и Кутна-Гору, но… я не хочу сидеть в чётырех стенах и ждать чего-то, бояться «племянника», которому — как показывает практика — никакие двери и стены не преграда.

И мы будем осторожны.

— Значит, едем, — Дим заключает задумчиво.

Произносит много позже.

Когда голову на его грудь я пристраиваю, раскидываю руки, закидываю на его ноги свою. Ещё немного и переползу окончательно, потому что… моё. Мысль, смешная и какая-то жадная, вызывает улыбку.

Но чему улыбаюсь, я не отвечаю.

Только слушаю стук его сердца, считаю удар за ударом, и бьётся оно, даря какое-то незыблемое спокойствие и уверенность, мерно, завораживающе.

А Дим перебирает пальцами мои волосы.

— Ты не хочешь ехать? — я спрашиваю странным голосом.

Таким, что щёки краснеют сами.

Как-то не думалось, что на манер Аги я говорить могу, почти мурлычу.

— Я не думаю, что эта идея… разумная, — Дим отвечает не сразу, хмурит брови, которые, чуть потянувшись вверх, я пальцами разглаживаю.

Всматриваюсь в его лицо.

— Тогда мы можем остаться. Йиржи поймет.

А пани Магда переживет.

Как и я, пусть мысль не ехать из-за «племянника» и разжигает искры злости. Вот только… здравый смысл сильнее, и, должно быть, я взрослею.

— Поймет… — Дим повторяет рассеянно.

Эхом.

Словно от меня он далеко-далеко, думает о чём-то своем, но спросить и вернуть его себе я не успеваю. Димыч моргает, прогоняя эту тревожную задумчивость, и по носу меня щёлкает, напоминает чуть насмешливо:

— Ты хотела научиться варить кофе.

— Кофе?

— Кофе. И бутерброды. И блины. С мясом, — он подтверждает, перечисляет увлеченно, пробегая пальцами по моей спине, ребрам. — Je ne mange pas six jours, Север!

— Чт… ай…

Визг от щекотки рвется сам.

И на кровати, будя только вернувшегося к нам Айта, я подскакиваю. Хватаюсь за подушку, дабы не евшего шесть дней и хохочущего Дима ею накрыть и придушить.

Слегка.

Зря он считал, что подобных фраз я не знаю.

— Да чтобы ты знал, это единственные писатели той России, которых любил и читал дедечка! — я заявляю и возмущенно, и гордо.

Уже на кухне, где кофе варить меня таки учат.

Встают, подкравшись, сзади.

— Я уже осознал, что у меня очень умная и начитанная жена, — Дим, целуя в шею, бормочет примирительно.

Оговаривается.

Точно оговаривается, но… мелко помолотые зёрна просыпаются на стол кофейной пылью, а я теряюсь. Тянусь, занимая руки и голову, к выстроившимся в ряд специям. И кофе по-турецки, на песке, лучше варить с бадьяном.

И чёрным перцем, да.

— А соль? Надо?

— На кончике ножа.

Мой вопрос задается дрогнувшим голосом, его ответ звучит с заминкой.

Но мы не замечаем это.

Пропускаем мимо ещё звучащее в моих ушах слово, для которого слишком рано. И мы ведь не говорим о нас и будущем, не признаемся в любви.

Мы… мы готовим кофе.

В диковинной сковородке с высокими бортами, что до краев белоснежным, кварцевым, песком наполнена. И Дим обхватывает поверх моих пальцев длинную ручку турки, которая в сковородку ставится аккуратно, зарывается в горячий песок.

И это похоже на то, как раньше.

На Сахару, раскопки и старого копта, который кофе в песке когда-то делал, угощал маму, выливая кофе в глиняную, тёмную, пиалу. У неё, пиалы, был сколот один край. А сам кофе варился на исходе дня, когда горизонт делался невыносимо красным, раскаленным. Мне казалось, что я давно всё забыла.

Не было такого в моей жизни, только оно вот было и не забылось.

— Осторожно, не до дна, — Дим тормозит, шепчет, касаясь губами уха и кожи за ним, — снизу должен остаться песок.

— Вот так?

— Да, — он, опаляя дыханием висок, отвечает едва слышно.

Не пытается отстраниться.

Наоборот.

Его левая рука на мою талию пристраивается… надежно. И не отвлекаться от кофе становится сложно, но… я стараюсь, смотрю пристально, как начинает подниматься кофейная шапка, не обращаю внимания на… всё остальное.

И мой кофе почти готов, когда звонит телефон.

А Дим, тяжело вздыхая и убирая руки, отстраняется. Отправляется, тихо проклиная всех и вся, на его поиски.

— Давай спорить, что это Йиржи, — я кричу вслед, смеясь.

Успеваю вытащить турку из песка и по чашкам, глиняным, разлить. Нарезать бутерброды и даже блины, сделанные вчера, разогреть.

— Айт, гавкни, что красиво и я молодец.

Мой умный собакен гавкает послушно.

А я окидываю придирчивым взглядом сервированный, как учила бабичка, стол, остаюсь им довольна, вот только… Димыча всё нет. Он не возвращается и его голоса не слышно, а потому на поиски я иду.

— Где твой хозяин, собакен? — я спрашиваю тихо.

Треплю по медвежьей башке Айта, который за мной привычным хвостом увязывается. Тычется, меняя моё направление, влажным носом в мои ноги, глядит умными глазами в сторону гостиной и балкона, где Дима мы находим.

Он стоит спиной ко мне, напряженный.

И… лёгкость бытия пропадает, исчезает моя улыбка и придуманная по дороге провокационная фраза.

Мне не нравится.

Его взгляд, выражение лица, когда Дим оборачивается. Он прожигает взглядом, серьёзными глазами, в которых напряжение и собранность. И нет в нём ничего от утренней расслабленности и весёлости.

Он сосредоточенно слушает… кого?

— Дим…

— Я приеду, — он говорит не мне.

Чеканит коротко.

Чужим голосом, в котором эмоций нет, один холод и что-то ещё, что разобрать у меня не получается.

Он же сбрасывает звонок, не прощаясь.

— Это кто? — я требую, спрашиваю, делая шаг к нему. — Дим! Кто звонил?

— Агнешка, — он всё-таки отвечает, выговаривает медленно, не отводя взгляда от моего лица. — Соседка пана Герберта. Она в Кромержиже и она хочет со мной увидеться. Сегодня.

Глава 50

Апрель, 25

Прага