- Гм. Странно. Герр Кнёдльзедер вам задолжал? - Чиновник никак не мог в это поверить. И зачем полиции ломать замки, если герр Кнёдльзедер может и сам открыть дверь? Невероятно, чтобы столь почтенный господин не ночевал дома, просто надо его разбудить.

- Это он-то - и дома?! - Старик долго не мог прийти в себя от смеха. - Да он раньше пяти утра не заявляется, и притом пьяный в стельку!

- Что?! В стельку?! - Чиновник посуровел и отдал необходимые распоряжения.

Начинало светать, а полицейские всё еще в поте лица возились с массивным навесным замком, закрывавшим вход в заднее помещение лавки.

Возбужденная толпа на рыночной площади прибывала с каждой минутой.

- Неплатежеспособен! Банкрот! Фальшивые векселя! - неслось с разных концов.

- Нате вам - неплатежеспособен! Фи! А когда бедний честний человек пгедупгеждал вас, ви его слюшали?.. Таки нет! И вот, извольте, подняли хай - банкот, банкот!.. - злорадствовал, отчаянно жестикулируя, дряхлый пражский хомяк, который был тут как тут; сегодня впервые после своей роковой встречи с Кнёдльзедером он появился на людях.

Всеобщее беспокойство нарастало с каждой минутой.

Даже элегантные дамочки, возвращавшиеся с каких-то званых обедов и маскарадов, останавливались и, кутаясь в драгоценные меха, с любопытством тянули свои тоненькие шейки.

Внезапно раздался треск, замок отлетел, дверь распахнулась настежь, и наружу пахнуло таким чудовищным зловонием, что все невольно подались назад.

Но настоящий кошмар открылся там, внутри! Куча обглоданных скелетов доставала едва не до потолка, кругом, куда ни посмотри, полупереваренные останки, изблеванные стервятником прямо на пол, повсюду бурые пятна запекшейся крови и кости, сплошные кости - на столах, на полках, на подоконниках, в выдвижных ящиках и даже в сейфах...

Ужас парализовал толпу: так вот, значит, где обрели свое последнее пристанище все те, кто ушел и не вернулся. Кнёдльзедер пожирал их, а проданный товар возвращал себе - поистине второй «ювелир Кардильяк» из рассказа «Мадемуазель де Скюдери»!

- Ну и чито ви на это скажете - банкот? - ликовал хомяк.

Его окружили пораженные его проницательностью сограждане - это же надо, с первого взгляда раскусил так ловко маскировавшегося маньяка и, запершись со всем своим многочисленным семейством дома, спас от верной смерти себя и домочадцев.

- Но как, каким образом, господин коммерческий советник, -кричали все наперебой, - вам удалось сорвать с этого монстра маску? Что навело вас на подозрения, ведь всё, буквально все свидетельствовало за то, что он исправился, он просто должен был исправиться и...

- Это игнятник-то и испгавиться?! - Иронии хомяка не было предела; он сложил кончики пальцев так, словно держал в них щепотку соли, и, мерно раскачивая руку перед носом какого-то ближе всех стоящего суслика, стал вещать с видом усталого педагога, объясняющего своим туповатым ученикам нечто предельно тривиальное: - Слюшайте сюда: гожденный игнятником есть игнятник, будет игнятником и остается игнятником, хоть ви... -Он замер, навострив уши: человеческие голоса... С каждой секундой они становились все громче. Туристы!

Перепуганную толпу как ветром сдуло. Мудрый хомяк исчез, как всегда, последним.

- Бовественно! Восхитительно! Ах, какой чудесный восход солнца! - восторженно причитал воркующий голос, принадлежавший востроносенькой мечтательной особе, которая только что, картинно опираясь на альпеншток и воинственно раскачивая грудями, вступила на горное плато. Ее идеально круглые честные глаза смотрели преданно и открыто, как яичница-глазунья. Конечно же они не были такими желтыми! Фиалково-голубыми!

- О, здесь, пеед лицом вечной пиоды, где все так пекасно, азве повенется у вас, господин Клемпке, язык сказать ов итальянском наоде то, что вы сказали внизу, в долине. Увидите, что, когда кончится эта потивная война, итальянцы певыми пидут, потянут нам уку и скавут: «Лювимая Гемания, пости нас, иво мы - испавились...»

Cкажите, пожалуйста, Киприан, когда несколькими минутами раньше вы своей метелкой из перьев смахивали пыль с висящего на противоположной стене портрета моего прадеда, мне показалось, будто с ваших губ сорвалось что-то вроде почтительного приветствия: «Господин камеральный советник[154] Блапс...» Нет, нет, ради бога, не извиняйтесь, вы ни в чем не провинились! Мне просто интересно, по какой причине к моему прадеду пристало столь странное прозвище...

- Боюсь, сударь, ничего определенного на сей счет я вам сообщить не смогу, помню только, как лет семьдесят тому назад, когда я еще пешком под стол ходил, мой дед, человек обычно спокойный и уравновешенный, до конца своих дней верой и правдой служивший досточтимым предкам вашей милости, даже не считал нужным сдерживать свой гнев, если прислуга имела дерзость называть покойного господина камерального советника Блапсом, но суеверная челядь все равно, всякий раз собираясь в людской за вечерним столом, тайком заводила кощунственные речи о том, что господин советник вовсе не умер, а только притворился умершим, как... как... ну, в общем, как один из этих черных, величиной с миндальный орех жуков, которые при малейшей опасности, даже если на них пристально взглянуть, тут же прикидываются мертвыми... Так вот этих жуков-притворщиков народная молва нарекла «Блапс»[155].

- Спасибо, Киприан, а сейчас отправляйтесь спать. Ступайте в новое здание, этой ночью мне бы хотелось побыть в одиночестве. А завтра рано утром приходите снова сюда, в замок, отвезете меня в этом проклятом кресле-коляске. Кстати, Киприан, зажгите, пожалуйста, еще несколько этих толстых старинных восковых свечей, а канделябры поставьте на пол у стены с

портретами. Нет, нет, я ни в чем больше не нуждаюсь, не стоит беспокоиться. Спокойной ночи, Киприан, жду вас утром...

Как все же странно преломляется в сознании человека преклонных лет прошлое: происшедшее накануне блекнет, расплываясь в тусклую, ничего не выражающую картину, а события, которые, казалось, давным-давно канули в Лету, оживают в таких ярких и свежих красках, что невольно становится не по себе! «Blaps mortisaga... - всплывает внезапно в моей памяти так ясно и отчетливо, как будто и не было этих семидесяти лет, и я мгновенно переношусь в мрачноватую классную комнату и слышу голос учителя, который, водя указкой по учебному плакату с изображениями жуков и бабочек, продолжает монотонно бубнить: -Так по-латыни называется этот черный жук, который обычно старается держаться подальше от солнечного света, выбирая в качестве мест своего обитания различные укромные уголки: сырые подвалы, темные пыльные чердаки и другие нежилые помещения... Нда-с, пищей же сему сторонящемуся всего живого отшельнику служит всевозможная падаль, полуистлевшие останки насекомых и прочий органический прах...»