Сэм с благоговейным любопытством принялась открывать двери шкафов. Как ни странно, гардеробы оказались полны, хотя обычный выбор одежды Бони был весьма скуден. Он никогда ничего не выбрасывал.

— Смотри, — сказала Сэм, вытаскивая пару бело-коричневых ботинок. — С когтями. — Она удивленно потрогала шипы.

Роузи попробовала представить, как несколько десятилетий назад Бони играл в гольф.

Здесь уже должны толпиться наследники, чтобы сделать все это для него; Алан сказал, что в Нью-Йорке живет пожилой племянник не то внук двоюродного брата, а больше никого.

Никого, кроме Вэл.

Старый ублюдок. Слов нет. Одного этого достаточно, чтобы он никогда не попал в рай, даже если тот и существует.

Разозлившись на себя за то, что разозлилась на него, она подумала о своем отце, который точно так же смылся, умыл руки, так что его не дозовешься, не дозвонишься; теперь он ждет ее где-то в будущем. Во всяком случае, так говорил Майк: ее отец ждет, что она найдет его, что он сможет найти путь к ее сердцу, словно через подлесок в джунглях. Что бы она сказала ему? Майк думал, что знает (она в конце концов признает и свою любовь, и свой гнев), но она была не уверена.

А в конце концов — последний поворот сюжета — все потерянные и скрывшиеся отцы ждут. Отец Роузи. И Бони. Отец Пирса появился в его жизни спустя многие годы, и сейчас они в неплохих отношениях, но все же. Крафт ни разу не упомянул отца: тоже потерян. Она ясно увидела повторения узора, который вился вокруг нее, — узора жизней, среди которых она жила: даже не узор, а сюжет для картины — «Потерянные отцы»; узор, много лет окружавший ее, но до сих пор не замеченный. Скопище мертвых чуждых исчезнувших несведущих отрекшихся отцов.

Оттого ли, что мир наш проклят? А может, это и есть проклятье? Если и вправду так, то что же она может сделать? как найти отца для каждого?

И она словно проснулась, снова оказалась там, где стояла, — перед костюмами Бони, сама удивляясь своим мыслям, которые исчезли в тот же миг, когда она попыталась вернуться к ним, и унесли с собой сновидческую тьму.

Так, какой из них. Не важно, возьми первый попавшийся — но именно то, что это не имело никакого значения, и мешало ей выбрать. Светлый летний костюм? Или что-нибудь потемнее, знак уважения к владениям смерти? Когда Роузи была моложе и страстно поглощала все книги, до которых могла дотянуться, она, к собственному удовлетворению, уверилась, что призраки — это не живые существа, но создания духовидца, а все из-за одежды, в которой они являлись. Откуда берутся рваные свадебные платья, цилиндры, прогнившие саваны, доспехи? Что, эти наряды — тоже привидения?

Роузи содрогнулась в пекле, пошарила среди полых мужских оболочек — те зашевелились, обиженные ее вмешательством, — и вытащила одну из них. Коричневую. То, что нужно.

— Здорово! — Сэм явно понравилось представление. — А еще?

— Носки, рубашка, нижнее белье.

— А можно, я достану носки.

— Конечно.

Господи боже, для нее смерть и похороны — игра не хуже прочих. Но в выборе носков ничего веселого не оказалось. Хотя у Бони их и было очень много — каждая пара аккуратно свернута, — все они оказались черными.

Простая белая деревянная церквушка, расположенная высоко в Блэкбери-откосе, принадлежала не только Датскому Братству, но и другим конфессиям, так как ни у одной из них не было достаточного количества прихожан, чтобы содержать собственную церковь. В числе прочих богословских и литургических отличий Датского Братства было и такое: еженедельное богослужение проводилось не в воскресенье, а вечером в субботу; значит, с ними можно было договориться.

Несмотря на все попытки Роузи выполнить желания Бони и не устраивать шумихи, было похоже, что в церкви соберется много народа. Бони жил здесь и в Каскадии с прошлого века, напомнил ей Алан Баттерман; его знали очень многие. Она усыпала алтарь цветами, отказавшись от предложенных агентством похоронных венков и гладиолусов («гладиолухи», назвала их Роузи, и Сэм рассмеялась). Вместо них она срезала в Аркадии охапки флоксов, лилий, гвоздик и заполнила ими вазы похоронного бюро. Получилось не очень-то профессионально: листья и лепестки падали под ноги, их втаптывали в начищенные воском полы и багряный ковер.

Пирс вдохнул резкий запах благовоний. Он шел пешком от своего дома на Мейпл-стрит и слишком рано оказался в суровом здании, чувствуя не то довольство, не то вину (во времена его детства присутствовать на службе в раскольнической церкви было грехом); он сел в заднем ряду. Бони лежал в своем деревянном ящике в проходе.

Роузи обернулась и увидела его (с того места, где он сидел, и не догадаться было, что женщина в темном костюме и шляпке — Роузи). Она встала и подошла к нему.

— Пирс, — прошептала она, усаживаясь. — Послушай, я понимаю, это немного странно. Я могу попросить тебя об одолжении? — Он не знал, что сказать, и поэтому просто подождал, пока она продолжит. — Видишь вон того типа в первом ряду, справа? Сутулый такой? Это кузен Бони.

— А.

— Мы думали, что он будет, ну как это, нести. Саркофаг. Гроб. Но он только что сказал, что не сможет. Спина больная, что-то такое. Не мог бы ты.

На Пирса накатила волна стойкого ужаса и тут же прошла. Его не просили нести тело его дяди Сэма, он уже не помнил почему.

— Э, — сказал он. — А что, больше никто не может — члены семьи, друзья. То есть я бы рад, но я ведь едва его знал.

— Все уже мертвы, — сказала Роузи.

Она подняла взгляд, и Пирс увидел, как она чуть побледнела — такое ему редко доводилось наблюдать; он повернулся. По центральному проходу неуверенно шла Вэл. На скамейку Пирса она села почти с облегчением.

Мертвы не все, подумала Роузи.

— Вэл, — сказала она. На Вэл было эффектное, очень плотно сидящее темное платье, вовсе не черное, если присмотреться: оно отливало разными цветами, словно оперенье гракла.[466]На лице — солнечные очки. Просто кинозвезда, прибывшая инкогнито. — Ты не поможешь нести его?

Вэл не ответила. Роузи не сразу догадалась, что она не поняла вопрос: там, за темными стеклами очков, она пыталась сообразить, чего Роузи от нее хочет.

— Ты не поможешь вынести гроб? — повторила Роузи.

— Господи, нет, — ответила Вэл.

— Конечно, конечно. Хорошо, — сказала Роузи и коснулась ее плеча. — Пойдем, Пирс.

Она взяла его за руку, и он встал со скамейки; Роузи повела Пирса боковым проходом к своей скамье. Руку его она не выпустила, но сжала с неожиданной силой.

Служба была такой же скромной, как и церковь: священником была женщина, одетая в темный костюм, почти как у Роузи. Сияющие чистотой щеки и седые пепельно-светлые волосы, в глазах и в уголках рта угадывается добродушие; в начале службы она сказала, что покойный просил не произносить ни речей, ни проповедей, и его желания будут исполнены. Она говорила так печально и выразительно, словно это и была похвальная речь. Затем открыла свою книгу.