Возвращаясь к прошлому году, не могу не упомянуть, что был тронут вниманием Н. Муралова. До назначения мне пенсии я очень нуждался. Узнав об этом, он очень сочувственно отнесся к этому и стал хлопотать о скорейшей выдаче пенсии. А потом, перед своим отъездом в Ростов, был у меня и беседовал по поводу многих современных осложнений; и у меня получилось такое впечатление, что он горой стоит за Троцкого и, вероятно, и его удаляют из Москвы, как «троцкиста», по крылатому выражению.

Да, в сущности, Троцкий по энергии, уму и организаторским способностям, конечно, выдающийся человек. Я этого Муралову не сказал, но вниманием его был тронут. Видя меня больным, он стал настаивать, чтобы мне с женой поехать в Кисловодск лечиться; и через несколько дней я узнал, что он действительно возбудил этот вопрос в штабе. Меня известили, что я и жена должны были пойти на освидетельствование врачей в госпиталь. Это оказался госпиталь, который помещался в реквизированной лечебнице доктора С. М. Руднева, в которой я когда-то пролежал восемь месяцев.

Грустно мне было в нее войти, невольно вспомнилось, как много в то время у меня еще было надежд и иллюзий насчет России… Господа доктора и персонал нынешнего госпиталя не потрудились даже ни мне, ни моей жене дать стула, и заставили ждать около двух часов в прихожей, на сквозняке от постоянно отворяющихся дверей на улицу. Я сильно тогда кашлял. Жена волновалась, уговаривала уйти, но я, придерживаясь своего правила, раз начав какое-либо дело, доводить его до конца, остался.

В конце концов доктора еврейского и армянского типа милостиво нас освидетельствовали и отпустили домой. Через месяц или два прислали бумагу с разрешением мне ехать лечиться в Кисловодск, но без жены. Ей категорически было отказано. Это, вероятно, за то, что она чуть ли не 20 лет, с Японской кампании, не выходила из военных госпиталей и лазаретов, пеклась о раненых солдатах, их женах и детях, создавая разные «Братские помощи», и т. д. и т. д.

При таких условиях я, конечно, на Кавказ не поехал, а удовольствовался только месячным отдыхом в санатории «Узкое». Но эта отсрочка серьезного лечения отозвалась на мне, а еще более на жене моей весьма пагубно. Вся осень и зима прошли у нас в сплошном кошмаре. Я лежал, кашлял, жена покрывалась вся нервной экземой на подагрической и нервной почве, измучившей ее до последней степени. Ближе к весне я стал задумываться – страдания жены слишком были тяжелы. Все доктора в один голос говорили, что если это и пройдет, то опять вернется.

Необходимо радикальное лечение: воды, ванны, массаж, прогулки, воздух, перемена обстановки. Для себя одного я никогда бы не стал ни о чем хлопотать. А тут решился. Тем более решился, что меня на это подбивал очень И. И. Гирса, представитель Чехословацкой республики в Москве. Тут мне нужно сказать несколько слов об этом человеке и его роли в нашей жизни последних лет. Быть может, не все знают, но ведь в Советской России за знакомство с иностранцами арестовывают, а за переписку, самую невинную, с заграницей, с эмигрантами ссылают в самые отдаленные места. И. И. Гирса хорошо знал все порядки советских деятелей, он ведь долго жил в Киеве и большевизм захватил его еще там.

Его арестовывали, держали в разных тюрьмах и лагерях, и он чуть не был однажды расстрелян. Затем, когда молодая Чехословакия вызволила своих граждан из лап диких и озверелых людей, чехи выбрались в свою родную свободную страну, то Гирса тоже очутился на родине. И его-то, как знающего обстановку и положение вещей в СССР, его-то и прислали представителем от Чехословакии в Россию. И это очень остроумно, так как его-то уж не надуют и пыль в глаза не пустят, как это имеют обыкновение делать большевики с иностранцами. И. И. Гирса давно и хорошо знал мою жену по ее благотворительным делам в Подольской губернии.

Во время войны он посылал ей много прекрасных вещей для ее лазаретов от имени братского народа. Я говорил уже ранее, что некий Ф. В. Павловский, чех, застрявший в России и случайно встретивший меня на улице, просил позволения прийти и затем оказывал моей семье много сердечных услуг. Когда он уехал, то как-то прислал посылку из Праги моей жене. Привез ее молодой человек, тоже чех, И. А. Шром. А вслед за тем Шром приехал ко мне уже с И. И. Гирсой. И с тех пор дружба наша стала крепнуть день ото дня. Таинственные визиты его всегда приветствовались у нас самым сердечным образом.

Говорю «таинственные», так как он никогда не приезжал к нам открыто в автомобиле миссии. Он заметал следы за собой, сев в трамвай, потом пересев на извозчика, и в конце концов доходил до нашего дома пешком. Он не хотел подвести меня и не желал компрометировать свою миссию дружбой с «генералом». А я ведь, забавно, остался в России один генерал, и извозчики, и солдаты, и крестьяне – все меня во время революции по-прежнему величали «генералом Брусиловым».

Итак, за последние четыре года раза два в месяц появлялся у нас «Осип Осипович». И всегда со всевозможными услугами и вниманием, и к нам лично, и к нашим родным, друзьям и знакомым. Нужно сказать правду, что ни одна миссия в Москве не пользуется такой популярностью и любовью населения, как чехословацкая. Это, конечно, следствие того, что народ чешский и правительство чрезвычайно широко откликнулись на бедствия русских людей во время революции и голода.

Но и громадная доля этого падает на личность представителя миссии и состава ее. Всегда внимательные, заботливые, вникающие во все мелочи семейные и тем более во всю громадность трагического горя, залившего Россию за это время. Такое впечатление производили все служащие в этой миссии, но, конечно, камертоном задавал тон И. И. Гирса. Тонкий дипломат, очень добрый человек, умный, страстный охотник.

А у меня в семье и я сам, и покойный брат жены Ростислав Яхонтов, и племянник ее Коля Яхонтов[174] – все с детских лет ярые охотники. Семья Яхонтовых на Кавказе известна была среди охотников как лучших стрелков и знатоков охотничьего дела. И вот на этом общем коньке Иосиф Иосифович находил нескончаемые разговоры в моей семье. А тем же временем вел бесконечные беседы с моей женой: кому помочь? Кому послать посылку?

Кому выдавать ежемесячно продовольственную помощь? И жена моя не могла нарадоваться тем, что сотнями стала считать людей, кому ей удалось помочь, благодаря чешской миссии. Вот потому-то и крепились наши добрые отношения, и потому Осип Осипович, видя, насколько я взволнован состоянием здоровья моей жены, а она моим, и стал говорить, что Карлсбад-то теперь их, чешский[175], и нужно непременно туда ехать нам всем. Сестра моей жены, Елена Владимировна, также сильно изболелась за эти годы, и оставлять ее мы не могли бы по многим причинам.