Доктор был наделен своего рода политической ловкостью, почитаемой в Китае; он давно был дружен с некоторыми влиятельными китайскими деятелями, в том числе с губернатором провинции Сикан. Консул известил последнего о том, что со мной случилось, и тот отдал четкие распоряжения. Мне принесли извинения, и в мою честь устроили банкет.

Я ни на кого не держала зла. Китайцы при желании могут быть назойливыми, но кто этим порой не грешит? В конечном счете, они весьма милы.

Итак, я продолжала оставаться в своем жилище, и вслед за докучливыми посетителями ко мне пожаловали иные гости: одни из этих визитов были просто приятными, другие сопряжены с различными, нередко интересными событиями.

Я не постоянно жила как затворница, так как прибыла в Помо-Сан не ради этого. Дни, проведенные в четырех стенах, перемежались с прогулками по горам или разговорами со слугой, сообщавшим мне о том, что творилось внизу, в городе, и какие там ходили слухи.

Как-то раз там приключилась странная история.

Китайцы рассказывали, что некий офицер доставил в Дацзяньлу двух первобытных людей; они не умели говорить и были совершенно дикими. Мне очень хотелось их увидеть, но, к сожалению, к тому времени, когда слуга известил меня об этом, их уже давно куда-то увезли.

Сперва я подумала, что эти люди, возможно, просто большие обезьяны, но некоторые сведения, полученные позже, навели меня на мысль, что речь идет о каких-то далеких от цивилизации туземцах, горстка которых еще сохранилась в горных районах Юньнани. Разумеется, они умели говорить, но ни китайцы, ни тибетцы не понимали их языка.

Появление дикарей воскресило в памяти местных жителей множество сказаний о «мигедах» (тибетское правописание: «ми ргод»). В основе некоторых этих историй лежат реальные события, и, возможно, они относятся не только к аборигенам Юньнани, но и к другим туземцам, обитающим в поросших лесом горах приграничных областей Тибета и Ассама, а также в Гималаях.

Другие легенды являются сущим вымыслом, или, как сказал бы какой-нибудь китайский оккультист, исповедующий даосизм, или один из его тибетских собратьев, они, вероятно, повествуют о случайных встречах с выходцами из другого мира.

Гималайские горцы часто рассказывают о мигедах, якобы обитающих в девственных лесах и лишь изредка отваживающихся показываться в открытых местах.

Вот о чем мне поведали. Одна женщина пасла скот в горах; ей предстояло провеет там все лето, и она поселилась в пещере. Однажды вечером, когда пастушка готовила чай, она увидела у себя над головой огромные мохнатые ноги. Очевидно, великан сидел на скале, возвышавшейся над пещерой, и болтал ногами. Женщина пришла в ужас, но не решалась бежать, так как ноги верзилы нависали над входом в ее жилище; и тут одна из ног указала на большую колючку, торчавшую в другой. Это движение повторялось снова и снова, и пастушка поняла: мигед хочет, чтобы она вытащила занозу. Она сделала это, дрожа от страха. После этого ноги исчезли, и женщина услышала шум очень тяжелых шагов, удалявшихся в чащу.

Несколько дней спустя перед входом в пещеру красовалась кабанья туша, сброшенная с вершины скалы, — с помощью такого подарка мигед еще не раз выражал пастушке свою благодарность. Похоже, эта история, если только она достоверна, доказывает, что ее герой был настоящим первобытным человеком, знавшим о существовании более умелых, чем он, людей, раз дикарь рассчитывал, что пастушка может извлечь острием своего ножа из его плоти глубоко засевшую там занозу, которую он сам не в силах достать. Знаки благодарности туземца также свидетельствуют о человеческом мышлении.

Кроме того, лоло Сикана рассказывают всякие байки о «диких людях», с которыми они порой сталкиваются в лесу.

Мне говорили, что эти «дикие люди» мастерят для своих нужд каменные орудия труда, в частности топоры, которыми они рубят ветви деревьев. Однако, возможно, это просто небылицы, хотя во всех указанных мной местах уцелели небольшие племена туземцев, находящиеся на крайне низкой ступени развития.

Через некоторое время после того, как в Дацзяньлу привозили «диких людей», здесь случилось еще одно «необычайное» происшествие.

Некий высокопоставленный чиновник, будучи проездом в этих краях, остановился в местной гостинице. Его сопровождали лакеи и очень красивая женщина. Мой слуга видел, как она со свитой из нескольких солдат делала покупки в магазинах.

И тут мы становимся свидетелями чуда. Оказывается, еще совсем недавно эта женщина была лисицей.

Зверек, по слухам, был преподнесен чиновнику далай-ламой, который сказал: «Я дарю вам Лисицу-Будду».

Через некоторое время животное сбросило шкуру либо, согласно другой версии, лишилось ее посредством некоего магического обряда, и — о чудо! — лиса внезапно превратилась в молодую красотку. Чиновник тщательно прятал от женщины бывшую шкуру, ибо стоило той ее заполучить, как она тотчас же снова обернулась бы лисой.

Эти странные слухи ходили по городу, а люди толпились на пути женщины-лисицы, чтобы поглазеть на нее.

И вот вышеупомянутый чиновник, узнав о моем пребывании в Помо-Сан, поднялся на гору и явился ко мне вместе с городским судьей.

Мы некоторое время беседовали, а затем я рискнула спросить:

— Говорят, далай-лама подарил вам лису?

— Мне подарил ее не лама, а один полковник, — возразил мой гость. — Это прелестный зверек и такой хитрый… я везу его домой.

Я колебалась, следует ли рассказывать чиновнику историю о чудесном превращении, наделавшую столько шума, и наконец решила, что это может его позабавить.

— Знаете ли вы, — продолжала я, — что люди рассказывают, будто бы ваша лиса превратилась в красивую женщину?

Мой собеседник довольно натянуто улыбнулся.

— Лиса осталась лисой, — ответил он. — Она не стала женщиной.

Когда гости откланялись, судья пропустил владельца зверька вперед и шепнул мне на ухо:

— Он везет с собой лису и красивую хитрую любовницу, она — сущая лисица.

Вслед за историей о мнимом превращении по нашей округе поползли другие слухи. Это случилось недавно, утверждали простаки, но, очевидно, анекдот был «с бородой» или же молва исказила какую-то старинную сказку, чтобы приплести туда заморских охотников.

Вот что рассказывали люди. Два белых иностранца охотились в окрестностях Лудина (небольшой городок к югу от Дацзяньлу). Они преследовали лисицу и, добежав до ее норы, увидели не зверя, а очень старую женщину, лежавшую в кустах. Старуха сказала: «У меня чрезвычайно ценный мех, но вам не под силу меня убить. Ваши жизни — в моей власти».

Услышав это, охотники пали перед женщиной ниц, а затем ушли.

В Китае и в Японии можно услышать несметное множество историй о лисах, слывущих там искусными и могущественными чародеями.

Слухи о превращениях в человека встречаются сплошь и рядом. Что касается рассказов о способности лисицы сбрасывать с себя шкуру, а затем надевать ее, чтобы вновь обернуться зверем, они вторят бесчисленным индийским сказкам, в которых богини выходят замуж за царей или простых ремесленников, а тем приходится тщательно прятать венец, шарф или какую-нибудь другую деталь туалета своей божественной супруги, ибо коль скоро она опять ею завладеет, то снова превратится в богиню и унесется в заоблачные сферы.