— А это… надо ведь будет вернуть?

— Вернешь, когда обзаведешься своим. Иди в класс.

Я проводила Толика до порога и там обернулась. Шагнула назад.

— Ты из седьмого А?

“Значит, услышала.”

— Да.

В американской школе сразу поправили бы: надо отвечать “да, сэр”. Хотя она же не “сэр”. Значит, “да, мэм”?

Я мысленно ругнула себя и повторила:

— Да, Ольга Сергеевна…

— А как тебя зовут?

— Мезенцева Евгения.

— М-м… Я, признаться, так и думала.

Я вопросительно вскинула глаза: кто-то что-то уже настучал? Но она же ведает малышами, у нас другая завуч.

— Это ведь ты в июне устроила шум в лагере “Отрада”?

Вот оно что!

— Да, устроила. Вы считаете, что неправильно?

— Почему же? Считаю, что правильно… У меня там среди твоих знакомых малышей внучка была. Даша Берестова. Помнишь? Ты ей локоть бинтовала, когда она слетела с дерева, ободралась…

Про локоть я не помнила, мало ли они там обдирались! Но вообще-то Дашку Берестову как забудешь!

— Да! Она была девочкой Ассунтой, подружкой Тома Беринга, когда мы там гриновскую игру устраивали! На качелях с ним летала. Он боялся, я, глядя на них, тоже, а она ни капельки!

— Да, сорви-голова, почище иного мальчишки… Можно я передам ей от тебя привет?

— Конечно!.. Жаль, что она не в нашей школе. Из тех ребят никого у нас нет.

— Что поделаешь… Ладно, Женя, иди. У вас ведь, наверно, урок?

Я дипломатично повела плечом.

Ольга Сергеевна ни о чем больше не спросила. Ну и правильно. Если захочет, узнает и без меня. У той же Олимпиады…

После уроков Стаканчик подошел и тихонько сказал:

— Мезенцева, можно тебя на минутку?

Мы вышли в коридор и встали у окна, никто не обращал на нас внимания, все торопились домой.

Стаканчик поцарапал кроссовкой паркет и опустил голову:

— Я хочу сказать тебе спасибо… Конечно, я понимаю, какая нелепая ситуация. Девочка заступается за мальчика… — Сквозь тонкую кожу на его щеках засветилась краснота. Чтобы Стаканчик не маялся так, я бодро проговорила:

— Да ладно, чего там! Гораздо нелепее, когда никто не заступается, все трясутся. Боятся, что у этого Буля связи в уголовном мире… А мне плевать, я его лупила еще в третьем классе.

Стаканчик опять поцарапал паркет.

— Конечно, я должен был сам. Но… понимаешь, у меня интуитивная боязнь повредить пальцы. С детсадовской поры. Меня насколько лет подряд учили игре на скрипке и твердили, что обязан пальцы беречь. Никаких драк. Вбили это в подсознание…

Чтобы что-то сказать, я спросила:

— А теперь? Уже не занимаешься скрипкой?

— Не стал. Зачем, если никаких выдающихся успехов? Второсортных скрипачей на свете пруд пруди, а Паганини из меня точно не получится. Конечно, дома сперва был скандал…

— Я понимаю. У меня тоже был скандал, когда отказалась учиться на фортепьяно… А ты сюда, значит, из музыкальной школы перешел?

— Нет, я из нее ушел еще год назад. В тридцать четвертую. А там тоже… как здесь. Надо себя кулаками отстаивать да еще чтобы дружки были. А таким вот… неприспособленным музыкантам-очкарикам нигде проходу нет.

— У меня брат очкарик. В младших классах его тоже изводили, а потом он подружился с Толиком Гаевским и еще двумя ребятами. И они решили держаться, как мушкетеры. И скоро к ним перестали лезть, поняли…

— Брату повезло, — сказал Стаканчик без зависти, но печально.

Я подумала, что Илье действительно повезло с друзьями. А Стаканчик вдруг вскинул на меня бледно голубой, блестящий стеклами, как слезинками, взгляд.

— Я хотел попросить… если это можно… ты не могла бы показать мне тот прием? Которым кинула Булыскина… Или он секретный?

Я сказала без размышлений:

— Да запросто! Никакой секретности… Ты где живешь?

— На улице Чкалова…

— Ну и хорошо, нам по дороге. Там у “Гастронома” скверик есть, подходящее место, травка…

Мы пошли по улице рядом, и Стаканчик нерешительно поглядывал на меня. Я предупредила:

— Только не вздумай предлагать понести мою сумку.

Он опять покраснел.

— Хорошо, не буду.

— Просто это глупо, когда девчонка идет просто так, а парень рядом, как вьючное животное…

— Да, наверно. Мне как-то в голову не приходило… Да я и не носил ничьих сумок.

— Слушай, Стак… ой, Никита… а в музыкалке ты учился, значит, с первого класса?

— Да… Кстати, я не обижаюсь, когда говорят “Стаканчик”, привык. Меня и раньше так звали…

— Нет, я буду говорить “Никита”… Или можно “Ник”?

— Конечно!

— Потому что, если я кого-то называю по прозвищу, то сама не должна обижаться на “Лосиху”. А я обижаюсь. И Синий Буль в этом убедится снова, если вякнет!

“Эк ведь распетушилась! С чего бы это?”

В пыльном сквере с кустами желтой акации было пусто. Лишь три алкоголика на дальней лавочке нянчились с поллитровкой, но на нас им было наплевать. Как и нам на них.

— Стак… Ник, запоминай. Во-первых, нужно поймать момент, чтобы пальцы противника оказались близко к тебе. Ну, шпана любит ими пугать и тыкать… Во-вторых, надо ухватить снизу. Потом — с поворотом и на себя! То есть мимо себя, направо… Главное — надо быть уверенным на стопроцентов , что это у тебя получится. Не колебаться ни секунды. Тогда и правда получится. Ну, смотри… Ой, сними очки. Не бойся, я в полсилы…

Я помогла ему подняться. Он поматывал головой и несмело смеялся.

— Ничего не понял. Просто земля перевернулась…

— Так и бывает. — Я надела на него очки. — Теперь попробуй ты. Помни — решительно, с поворотом и мимо себя… Вот, будто я хочу тебя ухватить… Ай!

Стаканчик оказался талантливым учеником.

Я вылезла из куста, отряхнула с джемпера мелкие листья акации. Стаканчик подскочил.

— Извини, я не хотел…

— Как это “не хотел”? А для чего я тебя учу?.. Ну-ка давай еще. Только не по правде, а так, теоретически…

Мы позанимались минут пятнадцать. Хотя и “теоретически”, но по разу еще кинули друг друга в кусты.

Стаканчик счастливо улыбался. Но вдруг посерьезнел:

— Это здорово. Только такой прием удается, наверно, лишь однажды. Тот же самый враг на него снова не купится, пальцы не подставит…