Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А чего так много?
– Так учеников-то четверо.
– Ну, уж одного, наверное, можно подтянуть?
– Да как его подтянешь, если у него на все вопросы один ответ: – Какая буква?. – Семь, – Какая цифра? – показываю на пятерку. – Семь.
– Так его надо в школу для умственноотсталых.
– Пробовали. Возили на комиссию. Там спрашивают:
– Как, мальчик, тебя зовут?
– Коля.
– Как папу зовут?
– Иван.
– А маму?
– Нина.
– Сколько лет тебе?
– Семь.
Заключение комиссии: «Ребенок адекватен. Может учиться в обычной школе».
К чему привожу примеры? Конечно, парнишку дотолкают до пятого класса, и вот уже я учу его премудростям русского языка. Он вырос. И ответы его не так лаконичны, как когда-то, во всяком случае, слово «семь» не заменяет все возможные, но и воспринять предмет, как остальные, он не способен. Таких или похожих в каждом классе два-три наберется. Его спрашивать, каждый ответ – мука для меня и комедия для класса. А время неумолимо бежит. И надо еще опросить хотя бы двух-трех других, да еще изложить новый материал. Какой уж тут конспект?!
Литература – иное дело. Во-первых, предмет интересный. Во-вторых, сам его неплохо знаю. В-третьих, многие произведения учебной программы стал читать в классе. Выгода двойная: и увлекаешь ребят, и дома им читать не надо.
В восприятии литературной классики разница меж городскими и сельскими ребятами исчезает. Они одинаково восприимчивы к добру и злу, трагедии и смешным ситуациям. Читаю им чеховскую «Каштанку». Слушают затаив дыхание. У иных девчат нет-нет и слезинка сбежит. Но вот доходим до эпизода «Бессонная ночь». Читаю неспешно, по возможности выразительно:
– Когда думаешь об еде, на душе становится легче, и Тётка стала думать о том, как она сегодня украла у Федора Тимофеевича куриную лапку и спрятала её в гостиной между шкапом и стеной, где очень много паутины и пыли. Не мешало бы теперь пойти и посмотреть: цела ли эта лапка или нет? Очень может быть, что хозяин нашел её и скушал…
Класс не улыбается, класс хохочет во все голоса. Не уверен, что так же смешно взрослому читателю. Почему? Взрослые уже лишились детской непосредственности и иллюзий. Для них Федор Тимофееевич – конкретный человек, а Тётка (Каштанка) – конкретная собака, и ясно, что не может человек украсть ту куриную лапку, тем более вытащить её из пыли и паутины, чтобы втихую съесть. У ребенка восприятие иное. Он в своем воображении легко представляет толстого дрессировщика, крадущегося на четвереньках к шкапу и уползающего с куриной лапкой в зубах. Разве не смешно?
Дети очень полюбили чтение вслух. Оценки по литературе пошли вверх, неудовлетворительные стали встречаться реже и, в основном, за письменные работы.
Знаете, что более всего отражает интерес ребят на уроке? Звонок по его окончании. Если неинтересно, тут же поднимается шум, дети убирают книжки и тетрадки, стремясь скорей на перемену выйти из класса. А тут тишина, словно звонка и не было. Это та тишина, ради которой стоит не спать, чтобы к уроку подготовиться.
Из дневника
Приехав к месту назначения и устроившись, решил вести дневник. Хватило ненадолго. То, что осталось, попробую изложить последовательно.
25. 02.63.
Сегодня первый урок в пятом «А». Последний ученик скрывается за дверью шага за два до меня. Подхожу к двери, на минуту задерживаюсь, чтобы ребята там «успокоились». Ступаю в класс сдержанно и серьезно, насколько возможно. Самый длинный мальчишка у доски таскает другого за рукав.
– Так, встали все нормально. Жду. Жду.
Наступает тишина.
– Садитесь. Откройте словарики, запишем новое слово «кирпич».
У многих такой роскоши, как словари, никогда не имелось и не имеется, о чем радостно сообщается мне.
– Пишите в тетради, но чтоб завтра на уроке словарики были.
Урок проходит в адском холоде. Школа старая, но с окнами большими, в которые, сколь ни заделывай, будет поддувать. В каждом классе в углу печь. Но топили рано поутру, и уже выстыло. Как ни жалко ребят, одеться пока не разрешаю, опасаясь сумбура и разрушения наладившегося рабочего ритма. Сам отхожу к окну и, отвернувшись от класса, дую на озябшие руки.
В перерыве завуч показывает мне учительский туалет. Сооружение на втором этаже более комфортабельное, чем ученическое на первом. Рассказываю, как накануне зашел в туалет для девочек и как мальчишки смеялись надо мной.
Звонок. Не успев отогреться в учительской, иду в пятый «Б». В классе человек десять и все, слава богу, уже в пальто. Встречают неожиданно:
– А у нас чернильниц нет!
– Где они?
– Не знаем…
– Хорошо, поучите пока домашнее задание, но тихо. Скоро вернусь.
Бегу в учительскую. Застаю завуча.
– Павел Георгиевич, где чернильницы пятого «Б»?
– Не знаю.
– Ладно, а где их взять?
– Найдите внизу «техничку» и попросите у неё.
Скатываюсь по лестнице, как заправский пожарник. Тетя Груша после маленького раздумья ведет меня в первый класс и достает ящичек с чернильницами. Заставляю какого-то рыжего пижона раздать чернильницы, ему же поручаю затем собрать их и отнести к «техничке».
Класс болтливый и неорганизованный. Задашь вопрос, и все что-то говорят одновременно, стараясь перекричать друг друга.
– Рук, рук не видно, – надрываюсь я, но безрезультатно.
На задней парте сидит длинный, нескладный, с вялыми, расслабленными движениями и бледным, как у большинства рыжих, лицом.
– Как зовут?
– Семушкин Валя.
Диктую слова для записи. Он сидит и, улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза.
– Ты почему не записываешь?
– Нечем.
– В каком смысле?
– Пера нет.
– Возьми мою самописку, но чтоб завтра перо было.
Он показался не очень умным.
Урок продолжается. Прошу назвать слово, имеющее другое – проверочное. Лес рук. Вот это активность!
– Юра скажет.
Тот вскакивает и выпаливает на одном дыхании:
– Корова.
– А проверочное слово?
– Бык!
Да, деревня есть деревня, у неё свой менталитет.
В учительской я рассказал о Семушкине. В ответ услышал историю печальную и, увы, нередкую. Валя рано лишился матери. Отец женился вновь. Человек слабовольный, он сразу и полностью подчинился ей. Она била пасынка «чем попадя» и не кормила. Мальчик днями ходил голодный. Школу бросил. Но школа не бросила его. Не отступила. И после разъяснительной работы с поправкой на Гражданский и Уголовный кодексы сумела устроить ребенка в школьный интернат. Был здесь, оказывается, такой для ребят из дальних деревень. Парень еще не оправился от пережитого.
После школы слетал в магазин. Дома сижу и проверяю тетради. Удивляюсь фантазии ребят. Им диктовалось: «Видел Федор, как жадно ухватывался Чапаев за всякое живое слово», в тетради же читаю нечто невразумительное: «Видел фюрер, как…». Почему фюрер?
В половине пятого в школе собрание. Сидели
