забыть обо всех ужасах мира большого. К тому времени, как реконструкция набрала полные обороты, «Западный мир» успел уже стать важной вехой в духовной истории Токио, общеизвестным секретом, местной легендой.

Но теперь, как объяснила Арли на середине первого из вышеупоминавшихся одиннадцати пролетов, все это стало чистой коммерцией; аварийное здание должны были уже десять раз снести, и если этого не происходит, то лишь благодаря дорогому нелицензированному клубу, который, если можно так выразиться, остался его единственным обитателем. Если он и на самом деле остается нелицензированным, в чем у Арли были большие сомнения.

– Здесь публика дотошная и требовательная, – сказала она, аккуратно переступая со ступеньки на ступеньку, – а в таких делах и подавно. То, что в этом здании функционирует «Западный мир», известно всем и каждому. Скорее всего, где-то там на каком-то там уровне было достигнуто тайное соглашение, чтобы этот клуб был вроде как бы нелицензированным. Потому что это нравится клиентам и они за это платят.

– А кому принадлежит само здание? – спросил Лейни, глядя на всплывавшего впереди Блэкуэлла, на руки в черных, широких рукавах плаща, похожие на окорока в трауре.

– Если верить слухам, то одной из двух команд, которые все никак не поделят нашу гостиницу.

– Мафия?

– Местный аналог, но аналог весьма приблизительный. Если прежде, до толчка, структура прав на местную недвижимость была всего лишь предельно запутанной, то теперь она перешла в категорию чистой мистики.

Единственным освещением лестницы были развешенные кое-где петли тусклого биолюминесцентного провода. Проходя под одной из них, Лейни заметил под ногами окаменевшие потеки чего-то зеленовато-желтого.

– А что это на ступеньках? – спросил он.

– Моча.

– Моча?

– Связанная, отвердевшая, биологически нейтральная моча.

Лейни растерянно смолк. Моча? До верха было далеко, а его ноги начинали уже побаливать.

– Землетрясение, – сказала Арли. – Канализация вышла из строя. Люди стали мочиться прямо на лестнице. Послушать очевидцев, так это был полный кошмар. Впрочем, теперь кое-кто из них чуть ли не тоскует по тем временам.

– А почему она затвердела?

– У них тут есть такой хитрый продукт, порошок. Похожий с виду на стиральный. Какие-то там ферменты. Очень удобно для мамаш с малолетними детьми. Ребенок захотел пи-пи, а туалет далеко, он делает свое пи-пи в бумажную чашку или там пакет из-под сока, ты высыпаешь туда содержимое маленького, изящного пакетика, секунда – и все затвердело. В твоей бумажной чашке образовался кусок чего-то, вроде чуть зеленоватого янтаря. Биологически нейтральный. Абсолютно гигиеничный, безо всякого запаха и – надо думать – вкуса. Закинь его в урну и прогуливай дитятко дальше.

Проходя под очередной петлей, Лейни заметил миниатюрные сталактиты, свисавшие с краев ступеньки.

– Так они, значит, применяли эту штуку…

– Все время. Широчайшим образом. В какой-то момент им пришлось срубать наслоения.

– И это что же, так и продолжается?

– Конечно нет. Но «Грот», эта вот лестница, сохранен в первозданном виде.

Еще один пролет. Еще одна петля призрачного, подводного света.

– А что они делали с… твердыми? – спросил Лейни.

– Не знаю. Да и не очень хочу узнать.

Тяжело дыша, с гудящими от усталости ногами, Лейни вошел в голубой свет, бессильно увязавший в непроглядной черноте стен, в смутное пространство, лишь слегка организованное позолоченными стояками несущих конструкций здания. После химией остановленных мочепадов «Грота» «Западный мир» выглядел тускло и убого. Заурядная контора, выпотрошенная, а затем кое-как обставленная невзрачной, разнокалиберной мебелью. В глубине помещения, прямо напротив входа, темнеет что-то громоздкое, неуклюжее. Танк? Лейни недоуменно сморгнул. Ну да, танк. Американский и жуть какой старый.

– Как они его сюда затащили? – спросил он у Арли, отдавшей кому-то свой плащ. – И почему пол не проваливается?

– Это эпоксидка, – улыбнулась Арли. – Мембранная скульптура. Игрушка для отаку, они клеят такие модели из набора деталей.

Блэкуэлл тоже расстался со своим плащом, явив миру одеяние, напоминавшее пиджак, но пиджак не совсем обычный, сотканный из чуть потускневшей алюминиевой нити. Он прокладывал путь сквозь лабиринт низких столиков и диванчиков со все той же целеустремленностью и изумительной легкостью, почти физически увлекая за собой Лейни и Арли.

– Да это же «Шерман», – радостно вспомнил Лейни, бравший когда-то в гейнсвиллской библиотеке сидиром по истории бронетанковой техники.

Арли молчала, название знаменитого танка было для нее пустым звуком. Ну так она же небось в жизни не пользовалась сидиромом, а в приюте, там поневоле знакомишься с безнадежно устаревшими носителями.

Глядя по сторонам и вспоминая слова Арли, что теперь «Западный мир» совсем не тот, что прежде, Лейни поражался, какая ж тогда публика собиралась здесь вначале, когда улица внизу была погребена под шестифутовым слоем битого стекла.

В людях, которые сидели здесь сейчас, хмуро ссутулившись над своими стаканами, резко ощущалась необычная, не похожая ни на что, виденное Лейни в Токио, отдельность, неслиянность с окружающим, как у капелек масла на поверхности воды. Долгий зрительный контакт с кем-либо из них мог привести к очень интересным, а может, и очень опасным последствиям. Если проанализировать совокупную нервную ткань, содержащуюся в этом зале, в ней непременно обнаружатся крайне необычные примеси. А может, здешняя клиентура проходит предварительный отбор по некоему сочетанию пристальности взгляда и низкой подвижности лицевых мышц?

– Лейни, – сказал Блэкуэлл, роняя на плечо Лейни ладонь и разворачивая его под взгляд двух зеленых миндалевидных глаз, – это Рез. Рез, Колин Лейни. Он работает вместе с Арли.

– Добро пожаловать в «Западный мир», – улыбнулся Рез. – Добрый вечер, мисс Маккрей.

Лейни снова заметил явление, знакомое ему по встречам со знаменитостями в «Слитскане», – зыбкое мерцание образа между опосредованным, предзаданным представлением и воспринимаемой реальностью. И каждый раз это мерцание, перемежение образов становилось с секунды на секунду все быстрее и быстрее, пока они не сливались в некое целое, твое новое представление об этом человеке. (Там, в «Слитскане», кто-то говорил ему, что научно доказано существование в мозгу некой области, специально ответственной за узнавание знаменитостей. Треп? Может, треп, а может, и правда.)

Но это все были ручные знаменитости, те, которых Кэти уже выдрессировала. Договорилась (в обычном кабинете, ни в коем случае не в «Клетке») о режиссировании различных граней их многогранной общественной жизни, на тех или иных условиях. А этот парень не был ручным, он был слишком крупен и своеобразен для подобных игр, чем и заслужил яростную ненависть Кэти.

Рез приобнял Арли за плечи и повел ее в чуть затененный конец зала, за пустотелую тушу «Шермана», что-то говоря на ходу.

– Добрый вечер, мистер Лейни, – сказал Ямадзаки и несколько раз сморгнул; зеленая в клеточку спортивная куртка болталась на его узких плечах, как на вешалке.

– Ямадзаки.

– Вы