Через несколько дней — до того, как во Франкфурт приехал сам Джеймс, — Натан написал Энтони напрямую, веля ему «не лениться» и «все время чем-нибудь заниматься». Ни Энтони, ни Нату не нравилось получать такие противоречивые распоряжения от отца и дяди.

Лайонел также был слегка раздосадован. Ему не терпелось поскорее жениться. Хотя брак устроили родители и в первую очередь он призван был укрепить связи между лондонской и неаполитанской ветвями семьи — и заодно предотвратить попадание в чужие руки драгоценного семейного капитала, — Лайонел влюбился в свою будущую жену или, по крайней мере, убедил себя в том, что он влюблен. Кроме того, ему не терпелось поскорее уехать из Франкфурта. Как он объяснял брату Энтони, он «рад от всей души, что скоро настанет день, когда я покину прекрасный Франкфурт». Подобно всем молодым Ротшильдам, выросшим в Англии, Лайонел находил родной город отца не только скучным и провинциальным, но и неприятным местом. Франкфуртские евреи по-прежнему подвергались законодательной дискриминации, гораздо большей, чем в Лондоне или Париже, хотя сам Лайонел и его родные служили в некотором смысле исключением. Его беспокойство лишь усиливал запоздалый приезд отца из Брюсселя и все последующие отсрочки.

Помимо самой свадьбы, имелось еще две причины для большого семейного сбора, одного из крупнейших и важнейших съездов Ротшильдов в XIX в. Женитьба Лайонела на Шарлотте не была первым эндогамным браком в семейной истории: как мы видели, в 1824 г. их дядя Джеймс женился на собственной племяннице Бетти; а через два года Ансельм женился на своей кузине Шарлотте. В дальнейшем таких браков будет еще много. Единственный вопрос, по словам Лайонела, заключался в том, «как сочетаются младшие ветви семьи», точнее, кого на ком женят. Вот какова была истинная причина присутствия во Франкфурте многочисленных молодых родственников: они оценивались на потенциальную совместимость. Предварительно сын Карла, Майер Карл, предназначался в мужья

Луизе, младшей сестре Лайонела; Луиза Монтефиоре обсуждалась в качестве возможной жены для Энтони; Джозефа Монтефиоре с презрением отвергли и Ханна Майер, и Луиза, а Шарлотта, дочь Джеймса, не пожелала выходить за их брата Майера. Судя по всему, «брачный рынок» был гораздо интереснее матерям, чем дочерям; Ханна Майер жаловалась на «ужасно скучные длинные ужины каждый день», которые перемежались уроками немецкого и вышивания. «Ты только представь, — писала охваченная ужасом Луиза своему брату в Лондон, — каково сидеть за столом, как иногда сижу я, между гроссмуттер и тетей Евой, когда тебя пичкают едой так, что невозможно дышать». Скуку нарушали лишь ее ежедневные уроки музыки с Россини.

Третьей — и самой главной — причиной для семейного сбора стали дела. Как ни привыкли пять братьев принимать важные решения на основе регулярной переписки, даже они понимали, что иногда необходимо встречаться лицом к лицу. До 1836 г. Джеймс часто пересекал Ла-Манш, чтобы встретиться с Натаном, и Натан иногда наносил ответные визиты; Соломон, самый мобильный из пяти братьев, часто наезжал в Париж, а также совершал регулярные поездки из Вены во Франкфурт и обратно. Карл делил время между Неаполем, где вел дела, и Франкфуртом, где предпочитал обучать своих детей. Однако регулярность подобных челночных поездок с годами снижалась — братья старели и все больше привязывались к тем местам, где они проживали. До 1836 г. все пять братьев встречались в 1828 г.

Самым важным вопросом в их повестке дня в тот раз стали ни больше ни меньше их будущие взаимоотношения. Как мы видели, с 1810 г. Дом Ротшильдов был компанией, основанной главным образом на подробном, продуманном договоре, а также на завещаниях всех партнеров, которые определяли, как доли в фирме будут переходить представителям следующих поколений. Каждые несколько лет Ротшильды обычно пересматривали и обновляли договор о сотрудничестве: именно так возникли договоры 1815, 1818, 1825 гг. — тогда в компанию приняли Ансельма, сына Соломона, хотя он активно не участвовал в делах. Он стал полноправным партнером лишь в 1828 г. С тех пор в компанию вступили три старших сына Натана — Лайонел, Энтони и Нат, чтобы пройти финансовую подготовку. В 1836 г. Натан понял, что его старший сын уже готов стать полноправным партнером на тех же условиях, что и Ансельм; братья встретились главным образом для того, чтобы согласовать условия его повышения.

Если не считать нового договора о сотрудничестве, имелись и другие вопросы, которые братьям необходимо было обсудить. 1836 г. был отмечен сложными операциями с Испанией, где бушевала кровавая гражданская война; кроме того, Ротшильды вели крупные операции в Греции, Неаполе и Бельгии, то есть в тех странах, где у братьев имелись финансовые интересы. Вдобавок трое из братьев с недавних пор открыли для себя совершенно новую сферу деятельности: финансирование железнодорожного строительства. Джеймс больше других участвовал в схватках за контроль над быстро развивающейся французской сетью железных дорог — областью, которая до некоторой степени зависела от его доступа, через Натана, к более крупному британскому рынку капитала. Однако было совсем не очевидно, что сам Натан одобрял это новое направление деятельности фирмы. Первая британская железнодорожная «мания» в 1836 г. достигала своего пика — лицензии получили не менее 29 новых железнодорожных компаний. Натан, как и другие крупные лондонские банкиры, кроме одного, в этом не участвовал. Он отдавал предпочтение расширению деятельности банкирского дома в Соединенных Штатах, по-прежнему сосредотачиваясь на предоставлении государственных займов и финансировании торговли, а не на промышленных инвестициях. И эти вопросы также надлежало обсудить, не в последнюю очередь из-за надвигающегося финансового кризиса по ту сторону Атлантики, первые признаки которого начали проявляться (в форме денежного дефицита в Лондоне) буквально накануне встречи братьев.

Переговоры между партнерами проходили в обстановке строгой секретности: все остальные члены семьи на них не допускались. «Теперь они все собрались, — докладывал Лайонел брату, — то есть четверо сидят в комнате [папы], а нас туда не пустили. Кажется, папа что-то говорил о том, что мы должны получать долю от лондонских прибылей. Похоже, остальные склонны позволить ему делать то, что он хочет. Не знаю… не думают ли они перехитрить его добрыми словами и лестью». «Семейные дела продвигаются очень дружественно, — считала его мать. — Не возникает никаких разногласий». 12 июня оказалось, что Натан поступил по-своему без «разговора на повышенных тонах», чего опасался его сын: «Папа предложил, чтобы нам выделили половину прибыли Лондонского дома. Тогда он согласен всего на половину той прибыли, которую приносят другие. Все сразу же согласились, не говоря ни слова. Меня в комнате не было, но сегодня утром я это слышал… Не сомневаюсь, ты обрадуешься, узнав, что все они довольны друг другом и никаких споров между ними нет… Они все очень довольны состоянием своих наличных счетов; они не ожидали, что все дома будут так процветать».

«Все стороны» как будто «склонны были сохранять мир». Очевидно, такая братская гармония считалась чем-то необычным. «До сих пор, хвала небесам, между братьями не было произнесено ни одного сердитого слова, — с явным удивлением писал Лайонел. — Они проводят время в [комнате папы] и в конторе, а ужинают вместе в одном из трех домов, совсем по-семейному…» Был один из редких случаев, когда пять братьев соответствовали первому из трех идеалов в принятом ими девизе: «Concordia (Согласие)». Франкфуртский художник Мориц Даниэль Оппенгейм запечатлел это состояние гармонии на портретах всех пяти братьев, которые ему заказали по случаю той встречи.