Потом был странный чёрно-белый период, когда в груди билось чувство невосполнимой утраты, а мир был чужим и холодным, но это продлилось недолго — чужие тёплые руки обняли меня, и красивая молодая женщина что-то мне пела, и утешала, и говорила, что всегда теперь будет моей мамой. В силу возраста мне трудно было понять происходящее, но боль постепенно ушла, а мир снова наполнился красками.

Чем дальше шла кинолента, тем более связными делались воспоминания. Вот мы с Мелиссой — впервые увидев женщину в зелёном, я уже знал, кто она такая, — идём по поляне, собирая лесные ягоды, и она хвалит меня, когда я нахожу что-то среди листиков, и гладит меня по голове, и много рассказывает, и иногда принимается петь, и тогда всё во мне замирает от восторга и умиления, и хочется плакать от счастья, и хочется, чтобы так продолжалось всегда... А вот Мелисса, уже в церемониальном наряде, говорит с членами нашей общины. Я стою рядом — мне позволили стоять рядом, и надели венок, и разрешили смотреть и слушать всё, что здесь говорится, и от всего этого сердце захлёбывается восторгом — а Мелисса рассказывает о богатых дарах, что принесёт нам Фериссия, и о том, как житьё наше прославляет Её, и о том, сколь щедры и обширны земли Её, и о том, как прекрасен мир, сотворённый с любовью, и ещё о многом другом, и, слушая её, веришь каждому её слову, и ощущаешь радость от осознания того, что солнце будет светить нам всегда, а птицы будут петь, и каждый год будут цвести цветы и зреть ягоды, и осень будет сменяться весною, а лето — зимою, и что всем нам разрешено вновь и вновь прикасаться к тому, что сотворено мудростью Хозяйки лесов, ходить путями Её, со-творить с Нею и жить в гармонии со всем сущим. На лицах сестёр и братьев застыло благоговейное выражение: казалось, все слышали в этих словах то же, что и я. От этого на душе делалось ещё радостнее и хотелось плакать от счастья, кричать и петь, но больше всего хотелось, чтобы и эта минута никогда не кончалась, и голос жрицы звучал вечно...

Я смотрел это кино с замиранием сердца. Кое-что из увиденного я уже знал от самой Димеоны, а что-то, напротив, казалось мне настолько интимным, что делалось неудобно. Передо мной проносились месяцы, годы. Жизнь, удивительно яркая в своей простоте, удивительно полная красками и переживаниями, ошеломила меня, захватила, полностью завладела моим сознанием. Вот я иду за водой — разумеется, в этом не было бы ничего необычного, если б мне только не дали почувствовать все эти запахи, краски и звуки, ощутить дыхание леса и само пространство вокруг, не влили бы в мою голову знание обо всём, что вокруг происходит, о том, в какой чудесной гармонии живёт вся природа и как поэтому важно сохранить её и приумножить. А вот я помогаю Мелиссе по храму: у жрецов удивительно много работы, ведь у каждого в общине своя жизнь, и все просят совета, и помощи, и слова Фериссии, и мы никому не отказываем, мы делаем всё, что в наших силах, чтобы восславить Её, мы встаём до зари и ложимся глубоко затемно, усталые, выжатые, но счастливые, ибо знаем, что завтра придёт ещё день, полный хлопот, и, если мы сможем сделать его хоть чуточку лучше, Фериссия вознаградит нас с лихвой. Она и так бережёт нас, посылая нам силы, помогая минутою трудной, и мы легко можем чувствовать над собою Её присутствие. Иногда, перед сном, Мелисса рассказывала для меня лично — она и днём никогда не упускала возможности научить меня чему-либо, но ночью к этим рассказам добавлялось особое волшебство, и мне оставалось лишь жадно внимать каждому слову, ловить каждый звук и надеяться в глубине души, что и я когда-нибудь смогу рассказать людям что-либо подобное.

В хронике жизни нимфы было всё: падения и взлёты, сомнения, обиды, печали и радости. Мне было позволено заглянуть в жизнь Мелиссы, узнать секреты сестёр, запомнить в лицо каждого деревенского жителя и поверить, что все они — прекрасные люди, и что только для них сотворён этот мир, и что всем им помогает Фериссия, наполняющая каждый наш день светом и радостью. Про жизнь самой Димеоны можно было и не говорить: мне разрешили увидеть все её увлечения, страхи, надежды и переживания, подружиться с её немногочисленными друзьями и даже пережить её первую любовь — увы, несчастную: приглянувшийся друидке парень был заметно старше, да и в подругах его давно ходила одна из сестёр, так что если он и чувствовал на себе внимание юной жрицы, то ничем не захотел этого показать. Была там и свадьба: мне довелось выдержать церемонию, выполнив всё, что от меня требовалось, несмотря на разрывавшееся в груди сердечко, чтобы потом, когда вся деревня удалилась на пиршество, предаться горючим слезам. Мелисса, улизнувшая с праздника вслед за мной, нашла меня в тайном месте, и жалела, и утешала, и говорила, что давно уже обо всём знает, и хвалила за то, как здорово я держалась, и рассказывала, что я обязательно отыщу своё счастье, и призывала не плакать, пока я, уткнувшись ей в грудь, едва могла найти в себе силы, чтобы жить дальше.

Следующий год выдался неудачным: холода пришли слишком рано, и община не успела заготовить запасы на зиму. Люди растягивали их как могли, но в конце концов стало ясно, что до весны не дожить. Посланцы, отправившиеся за помощью в деревню диких людей, вернулись ни с чем: крестьяне, из-за холодов потерявшие часть урожая, не горели желанием делиться немногим оставшимся. Наконец, скрепя сердце, Мелисса послала в лес охотников. На мясе община худо-бедно дожила до весны, однако холода затянулись, а природа и не думала просыпаться. «Мы были прокляты Фериссией за отступление от Закона! — шептались по углам напуганные люди. — Жрица должна за это ответить!»

В ответ на это Храм распечатал все свои запасы, открыв двери для каждого. Подобного праздника община не видела много лет: пир был горой, рекой лились хмельные напитки. Друиды ели, пили и славили Фериссию, а Мелисса, обычно резко высказывавшаяся против пьянства, в этот раз проследила, чтобы трезвым не