— Может, пора распаковать редкости?

Джон коротко рассмеялся.

— Ты думаешь, мир уже наступил? При том, что король до сих пор в Ньюкасле и отказывается прийти к соглашению с собственным парламентом?

— Я не думаю, что наступил мир, — спокойно ответила она. — Но если мы сможем показывать редкости и приглашать людей заглянуть в наш сад, посмотреть растения из Виргинии, то мы заработаем хоть какие-то деньги уже этим летом. А мы все в долгах, Джон. Всем жилось нелегко в эти военные годы, и сейчас мы зарабатываем не больше нескольких шиллингов в месяц.

Он встал с кресла.

— Пойдем посмотрим на это дерево, — сказал он.

Они стояли перед высокой вишней. Ей было не очень приятно расти перед дверью ледника, и поэтому весной на ней распустилось лишь несколько цветков. А из них образовалось только несколько зеленых вишенок, которые тем не менее вполне могли созреть и налиться соком.

— Ну, не могу я вот так взять и срубить ее, — опечалился Джон. — Она неплохо подросла, хотя и не дает хорошего урожая.

— Ты можешь передвинуть ее? — спросила Эстер.

Она посмотрела выше дерева, на вход в ледник, туда, где росли плющ и жимолость. Никто не смог бы разглядеть там очертания двери, разве только те, кто знал, что она там есть. Ей нравилась сама идея, что садовые растения помогали спрятать редкости. Весь Ковчег вместе с нею работал над тем, чтобы спасти драгоценные предметы.

— У моего отца был способ передвигать даже большие деревья, — задумчиво сказал Джон. — Но это требует времени. Надо набраться терпения. Самое малое, уйдет пара месяцев.

— Давай сделаем это, — решила Эстер. — Я просто стыжусь нашей выставки в том виде, в каком она сейчас. Хочу, чтобы все сокровища снова вернулись в комнату редкостей.

Она не сказала Джону, что, пока короля удерживали шотландцы, у нее не было никаких опасений за судьбу семейных сокровищ. Эстер очень верила в шотландскую практичность и в то, что угрюмые ковенантеры окажутся невосприимчивыми к очарованию Стюарта. И до тех пор, пока король у шотландцев, даже если они отвезут его совсем далеко, в Эдинбург, Эстер чувствовала себя в полной безопасности.

Пересадка вишневого дерева запомнилась Эстер как процедура, совпавшая с окончательной гибелью всех надежд беглого короля. Оба процесса проходили медленно и постепенно. Джон выкопал канаву вокруг отцовского вишневого дерева, поливая его по утрам и вечерам. Новости из Ньюкасла оповещали, что король не соглашался ни на что: ни на предложения англичан, ни на варианты приютивших его шотландцев.

Медленно раскачивая ствол с помощью Джозефа и Джонни сначала в одну, потом в другую сторону, Джон подкопался под дерево и очень осторожно отряхнул лопатой почву с корней, оставив в земле только самые большие корни. Шотландский священник, который два месяца упорно боролся с королевской совестью, вернулся домой в Эдинбург, где и умер. Поговаривали, что от разбитого сердца, обвиняя себя в том, что самый упрямый человек в Англии так и не захотел понять, в чем заключаются его же собственные интересы.

Три раза в день Джон обильно поливал дерево смесью, изобретенной его отцом, из крапивы, навоза и воды. Доходили до них и известия о том, что сама королева писала королю, умоляя его договориться с шотландцами для того, чтобы он мог быть, по крайней мере, королем Шотландии.

Джон обрезал дерево, аккуратно удалив те лишние ветви, которые высасывали силу из ствола. Шотландские ковенантеры, продолжая вести переговоры со своим царственным узником, между собой пришли к выводу, что он просто безумец. Кто еще, как не безумец, придя к ним без армии, без власти, без союзников, мог вообразить, что шотландцы будут воевать за него, причем на его условиях, против своих братьев по религии, только за «спасибо».

Джонни и Джозеф, а с другой стороны Джон и Александр очень бережно воткнули жерди вокруг дерева так, что оно получило поддержку. Потом Джон спустился в канаву, полную грязи, и высвободил последние корни. Он начал тащить самый длинный, самый сильный корень и громко выругался, когда корень обломился, а он сам с глухим стуком упал на спину в жидкую грязь.

— Ну, вот дерево и погибло, — печально прокомментировал Джозеф.

Джон выбрался из канавы промокший насквозь и в высшей степени злой. Вчетвером они аккуратно вынули дерево из ямы и понесли в другой конец сада, где уже была выкопана новая яма. Они поставили в нее дерево, любовно расправили корни, снова присыпали их землей и легонько утоптали ее. Джон отошел и полюбовался на свою работу.

— Криво стоит, — сказала, за его спиной Френсис.

Джон гневно обернулся.

— Шутка, — усмехнулась она.

Теперь вход был свободен. Эстер, спасаясь от паутины и пауков, повязала на голову тряпку и занялась плющом и жимолостью. Ключ в замке повернулся, дверь на грязных петлях со скрежетом отворилась.

Джон заглянул внутрь. Маленькое круглое помещение было выстлано соломой, а на полу штабелями стояли сундуки и коробки с сокровищами его отца. Он схватил грязную руку Эстер и поцеловал ее.

— Спасибо за то, что сохранила их, — сказал он.

Осень 1646 года

Эстер, Джонни и Джозеф выкапывали луковицы тюльпанов в саду Ковчега. Они работали, глубоко погружая пальцы в холодную почву. Даже обычные луковицы были слишком ценными, чтобы повредить их вилкой или располосовать лопатой. На земле рядом с Эстер рядком стояли драгоценные фарфоровые горшки для самых ценных сортов. Дорогие луковицы уже были выкопаны и разделены, а просеянная земля вернулась на грядки.

Джозеф и Джонни наполняли заранее надписанные мешки луковицами тюльпанов «Флейм». Почти все они размножились, некоторые дали двух или трех деток, уютно примостившихся рядом с материнской луковицей. Все три садовника улыбались от удовольствия. Независимо от того, вернется ли цена на тюльпаны на прежний уровень или так и останется такой низкой, какой ее сделал обрушившийся рынок, все равно в том богатстве, которое возникало как бы само по себе в темноте и тайне под землей, неизбежно таилось нечто изобильное и волнующее.

Послышались шаги по деревянному настилу террасы. Эстер подняла глаза и увидела Джона Ламберта. Он выглядел очень изысканно, одет, как всегда, нарядно, с темно-фиолетовым пером в шляпе и водопадом белоснежных кружев у горла и на манжетах. Эстер поднялась на ноги, ее кольнуло чувство досады из-за своих грязных рук и взлохмаченных волос. Она отряхнула фартук из мешковины и подошла к гостю.

— Простите, что появился без предупреждения. — Его таинственная улыбка как бы вобрала в себя ее румянец. — Считаю за честь, что застал вас работающими среди ваших растений.

— Я вся в грязи, — Эстер, отступая, уклонилась от его протянутой руки.

— А я пахну лошадьми, — беспечно возразил он. — Я возвращаюсь из дома в Йоркшире. Не мог устоять перед искушением и вот заглянул к вам посмотреть, готовы ли уже мои тюльпаны.