– Говорите, Вета! Считайте, я тоже доктор.

– Да, доктор… Я потом много читала об этом. И думаю, все началось гораздо раньше – еще с безобъектной фазы. Понимаете, в этот период ребенок воспринимает родителей как часть самого себя…

Олег Трудович рассеянно слушал Вету, вдохновенно рассказывавшую про комплекс Электры, ссылавшуюся то на Фрейда, то на Адлера, то на Юнга, и думал о том, что в таком случае он и вообще должен был вырасти каким-нибудь монстром. Бабушка Елизавета Павловна брала его к себе за ширму, но мальчик Башмаков, прислушиваясь к скрипу родительской кровати, объявлял, что тоже хочет с ними вместе «бороться». «Наборешься еще, – шепотом отвечала бабушка. – Подрастешь и наборешься…»

– …Игорь Адольфович объяснил мне, что дилинг был для меня разрядкой накопившейся отрицательной психической энергии. Но главная проблема в том, что отец до сих пор для меня – единственный мужчина… И это очень плохо. Очень. – Вета посмотрела на Башмакова. – А знаете, о чем я думала, когда вы вошли в первый раз?

– О чем?

– Нет, потом расскажу.

– Ладно уж, говорите!

– Хорошо. Я сидела, вспоминала разговоры с Игорем Адольфовичем и думала: а вот пойду вечером куда-нибудь в парк, затаюсь в темной аллее и буду ждать, когда появится первый прохожий. А когда появится, подойду и скажу: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!»

– А почему вы улыбнулись, когда я вошел?

– А вы запомнили?

– Запомнил.

– Я как раз подумала, что первым прохожим может оказаться старик или мальчик на велосипеде… И вдруг вошли вы. Не мальчик и не старик… Я даже хотела встать вам навстречу и сказать: «Уважаемый незнакомец, будьте моим первым мужчиной!» А если бы я так сказала, что бы вы подумали обо мне?

– Я бы решил, что Вета, о которой мне столько рассказывали, ехидная издевательница над техническим банковским персоналом…

– И всё?

– И всё.

– Налейте мне вина!

– Извините. – Башмаков наполнил опустевший Ветин бокал и немного восполнил свой.

– А если не издевательница… Что бы вы сказали?

– Я бы сказал: милая Вета, как говорится, мне время тлеть, а вам цвести! Первый мужчина – это серьезный шаг. Вы еще встретите и полюбите…

– А если я уже встретила и полюбила?

Вета в упор смотрела на него темными глазами и крошила пробку от вина. Уголки ее губ подрагивали.

«Сейчас расхохочется, и выяснится, что негодяйка меня разыгрывает, – подумал Олег Трудович. – Может, она ненормальная? Что значит – может! Конечно, ненормальная, раз в психушке лежала!»

Ветины глаза наполнились слезами, и он понял, что губы у нее подрагивают не от смешливости, а от еле сдерживаемых рыданий. Она схватила со стола пластинку с таблетками, выдавила одну и запила вином.

– Ну что вы, Вета!

– Вы мне не ответили!

– А вы уверены, что вам это нужно?

– Неужели я бы так унижалась, если бы мне это было не нужно?!

– Вета, но ведь вокруг столько молодых людей. А Федя так просто в вас влюблен.

– Возможно, Федя будет вторым, но я хочу, чтобы первым были вы! – Она уже справилась со слезами и говорила твердым голосом. – Вы боитесь?

– А чего мне бояться?

– Всего! Меня. Моего отца. Себя! Не бойтесь, Олег Трудович, вы же взрослый человек, никто ничего не узнает. И ваша жена тоже.

– Ну, уж моя жена тут совсем ни при чем.

– А у вашей жены вы были первым?

– Какое это имеет значение?

– Никакого. Но вы боитесь!

– Вы хотите прямо сейчас? – спросил он, чувствуя стеснение в груди.

– Нет, не сейчас. Вы сначала все обдумайте и решитесь, а потом мы назначим дату…

На пороге, провожая его, она добавила:

– А чтобы вам лучше думалось, поцелуйте меня!

Губы у Веты были горячие и дерзко неумелые. В метро Башмаков почувствовал какое-то внутрисердечное, а также словесное неудобство. С сердечным неудобством все понятно. «Будьте моим первым мужчиной!» Жуть… А вот со словесным неудобством он разобрался, лишь подходя к дому. Тянулось оно от странной Ветиной фразы: «…потом мы назначим дату…» Почему дату? Что это – праздник или пуск доменной печи? Ерунда какая-то…

Войдя в квартиру, он обнаружил на кухне разобранную на части стиральную машину и Анатолича, грустно стоящего над этой расчлененкой.

– Я же просила! – укорила Катя.

– Банкомат в центре сломался, – честно признался Башмаков. – А что с «Вероникой»?

– Подшипник накрылся, – сообщил Анатолич.

– Вызовем мастера, – равнодушно пожал плечами Олег Трудович, все еще не пришедший в себя от Ветиной просьбы.

– Ага… Запчасти к «Веронике» больше не выпускают. Газеты надо читать, банкир фигов! Завод купили итальянцы и сразу закрыли, чтобы рынок не засорялся. Попробуй на «Киевскую» съездить. Там все можно купить. Тогда починим.

С утра, а была суббота, Башмаков слонялся по квартире в такой задумчивости, что Катя на всякий случай сунула ему под мышку градусник, а когда температура оказалась нормальной, отправила его за подшипником. Башмаков как во сне ехал на «Киевскую», мучительно стараясь ответить себе на два вопроса, терзавших его со вчерашнего вечера.

Вопрос первый: почему молодая, красивая и даже внезапно девственная Вета выбрала для своего, так сказать, плодотворного дебюта именно его – седеющего, женатого и невзрачного банковского побегунчика? Если бы ничего не изменилось в отечестве и он бы сейчас был доктором наук, ведущим разработчиком системы кислородного обеспечения, а в него влюбилась бы юная специалистка, как, к примеру, в покойного Уби Ван Коноби, – тогда понятно. А так совершенно непонятно…

Вопрос второй: что делать? Конечно, заманчиво плюнуть на все предосторожности и заобладать юным невинным тельцем, но у тельца есть еще и не очень свежая головка, а что там, в этой головке – бог знает… И вообще все это странно: «Будьте моим первым мужчиной!» Нет чтобы просто броситься на шею, а там, как говорится, в пароксизме страсти вдруг все и выясняется. «Ах, неужели?! Не может быть! Почему ж ты не сказала? Ох, если бы я знал…» И выходит как бы непреднамеренное убийство… А тут: «Подумайте… назначим дату… никто не узнает…» Башмаков вдруг ощутил себя мрачным серийным душегубом, расчетливо и холодно планирующим убийство Ветиного девства. Он даже почувствовал на себе подозрительные взгляды попутчиков и поднял глаза. Старушка в сером габардиновом плаще и черной капроновой шляпке смотрела на него с угрюмым укором. Он встал и уступил место.

Сантехнический базар у Киевского вокзала состоял из двух частей. Официальную часть составляли длинные ряды прилавков, заваленных никелированными смесителями с носиками всех размеров и изогнутостей, вентилями, переходниками, трубками, патрубками, многочисленными запчастями к чему-то, инструментами, розетками, выключателями и прочей комфортообразующей мелочовкой. Но, несмотря на это изобилие, подшипника к стиральной машине «Вероника» ни у кого не оказалось. Тогда Башмаков по совету продавцов направился в другую, неофициальную часть базара. Это был длинный ряд поставленных на асфальт ящиков, застеленных газетами. На ящиках лежали какие-то ржавые тройники, медные краны, послужившие не одно десятилетие, гвозди, явно уже куда-то вбивавшиеся, древние черные выключатели с маленькими рычажками, похожими на птичьи клювики. Люди, стоявшие возле ящиков, выглядели под стать своему товару – какие-то все бывшие в употреблении, в употреблении безжалостном.