В это время мне хотелось куда-нибудь уехать, переждать… Но куда?

К счастью, страна наша велика и непредсказуема. Однажды в разгар шабаша (это был февраль 1978-го) мне позвонил мой друг (в то время симферопольский поэт) Саша Ткаченко и сказал, что, едучи в поезде, познакомился с начальником Симферопольского военно-политического училища… Генерал проявил большие познания в литературе, обмолвился, что очень любит мое творчество. Когда Саша сказал, что мы с ним друзья, генерал попросил уговорить меня приехать в Симферополь для участия в торжествах училища по поводу Дня Советской Армии. С этим предложением Саша и позвонил мне в Москву.

— Саня, ты что, опупел?! — удивился я — Сейчас, в разгар «метропольщины», я должен ехать выступать в военно-политическом (!) училище? Ты соображаешь, что говоришь?

— Аркадий, — ответил он, — в Симферополе об этом никто не знает. Не докатилось еще. Приезжай. Генерал очень просил. Он отличный мужик…

В голове моей забегали чертики: а ведь забавно! Опальный писатель едет выступать — и куда? На передний край идеологической обработки — в Военно-политическое училище! Будет что вспомнить!..

В Симферополе меня встречал генерал со свитой. Оркестра, правда, не было. В машине он сказал мне, что программа моего участия в празднике состоит из двух частей. 23 февраля на плану во время торжественного построения я должен быть на трибуне и короткой речью поздравить училище с Днем Советской Армии. Затем генерал зачитает указ о присвоении очередных воинских званий преподавателям училища, а я (!) вручу им погоны: майорские, подполковничьи и полковничьи… Я стал упираться, но генерал был неумолим — он сказал, что для офицеров этот день станет вдвойне незабываемым.

— Я вас очень прошу, — добавил он. — Для нас это важно. Тем более что будет присутствовать руководство Крымского обкома партии (!)…

Тут я понял, что может произойти приличный конфуз… Ну ладно, генерал не в курсе скандала, но уж секретарь обкома по идеологии точно осведомлен… Но я решил: будь что будет!

В 12 часов дня 23 февраля меня пригласили на трибуну и представили руководству обкома. Они здоровались со мной с протокольной вежливостью, секретарь по идеологии даже улыбнулся, и я понял, что ни о каком «Метрóполе» они не подозревают. Тогда я и убедился, что советская идеологическая машина работает не столь уж исправно…

Я поздравил курсантов с праздником, и генерал объявил, что акт торжественного вручения погон будет осуществлять «наш гость из Москвы, известный писатель-сатирик Аркадий Арканов». Мы с генералом спустились с трибуны. Генерал вызывал из строя офицера, зачитывал приказ о присвоении ему очередного воинского звания и передавал мне погоны. Офицер отделялся от строя и четким парадно-строевым шагом направлялся ко мне с шашкой наголо. Мне было торжественно, страшно и смешно. Я поздравлял офицера, вручал ему погоны, а он, приняв погоны, произносил мне лично: «Служу Советскому Союзу!» А я думал: «Господи! Знал бы этот офицер, что погоны ему вручает «идейный враг», которого завтра могут выгнать из страны или посадить!» Время от времени я косил взглядом в сторону стоявшего поодаль Ткаченко. У него было бесовское выражение лица. По-моему, он получал плохо скрываемое удовольствие от фарса, который сам и затеял… После этого был «офицерский чай» и мой концерт перед курсантами. Справедливости ради должен сказать, что более горячего приема, чем в тот вечер, я не помню. Отправляли меня в Москву, как правительственную персону. Генерал даже приказал задержать вылет самолета. К трапу меня доставили в генеральской машине с мигалкой…

Когда травля достигла своего апогея, начала реагировать зарубежная общественность, которая заговорила о правах человека, о свободе слова в стране, где через два года должны были проходить Олимпийские игры. И вдруг из ЦК КПСС последовала команда: травлю прекратить и все спустить на тормозах… Сразу же стали снова звонить из газет и журналов. Из «Юности» позвонили и сказали: «Аркадий, срочно давай какой-нибудь острый рассказ. Мы ставим его в очередной номер».

Внешние страсти постепенно улеглись, но внутренние продолжались… Как-то утром раздался телефонный звонок и незнакомый мужской голос произнес: «Товарищ Арканов? С вами говорит следователь Комитета государственной безопасности (голос назвал свою фамилию, но я не стану ее приводить. Ни к чему). Нам необходимо побеседовать…» — «Пожалуйста, — сказал я, дрогнув, — приезжайте». — «Лучше это сделать у нас на Лубянке», — сказал голос.

Там, в кабинете, меня ждал достаточно молодой, обходительный и вежливый человек в штатской одежде. Он предложил мне сесть и сказал: «Чтобы вы не думали, что наша беседа будет записываться тайно, я включу микрофон…»

Дальше он стал говорить, что не сомневается в том. что мне не чужды судьбы Родины, что я талантливый человек… Я сказал: «Если вы имеете в виду альманах «Метрóполь», то все его участники — талантливые люди и каждому из них не чужды судьбы Родины». Он сказал, что в этом тоже не сомневается, что «Метрóполь» — дело прошлое и забытое как недоразумение, но ему стало известно, что где-то в литературных недрах готовится новый альманах, «Метрóполь-2», и не могу ли я что-нибудь сообщить об этом. Я ответил, что понятия не имею. Он сказал, что ему известно: я часто обедаю в ЦДЛ и вокруг меня все время много молодых литераторов, и, конечно, мы ведем всякие разговоры, и может быть, мне что-то известно или может стать известно… Я ответил, что за столиком вокруг меня, как правило, собираются или шахматисты, или алкаши, или те и другие, и что разговариваем мы в основном либо о шахматах, либо о бабах… После этого я сыграл под полного дебила — пообещал буквально следующее: «Но если я услышу, что за каким-нибудь столиком ведутся разговоры о вооруженном выступлении против советской власти, я вам позвоню…» Он посмотрел на меня очень внимательно, выключил микрофон и сказал: «Договоримся так: этого разговора между нами не было. Если когда-нибудь вы увидите меня в ЦДЛ или на улице, то мы с вами не знакомы».

Больше он в моей жизни не возникал, и никогда я этого человека больше не видел. Может, он и вправду посчитал меня дебилом, а может решил: «Не прошло и не надо».

Мое участие в «Метрóполе» я считаю для себя счастливым везением. Благодаря ему я почувствовал собственный вес, благодаря ему в 1979 году в Париже был опубликован сборник моих лучших новелл на французском языке… Но если до «Метрóполя» меня иногда выпускали в Болгарию (только в Болгарию!), то после «Метрóполя» до 1989 года мне и