– Кто же ты сам?

Дева сдвинула назад ветошку, мешавшую смотреть, и на Велеба уставились глаза – светло-серые, большие, окруженные черными ресницами. Выразительные и красивые… даже еще более красивые среди темных мазков золы на белой коже.

– Я – Велебран, Бранеславов сын, из Люботеша, с Ильмерь-озера.

Чумазая невеста в изумлении разглядывала его. Не скажешь, что красив: продолговатое лицо, высокий прямоугольный лоб, черты правильные, но тяжеловатые, широкие черные брови дугой над глубоко посаженными глазами. Сейчас – в ссадинах, с начавшим опухать кровоподтеком над правым глазом, с разбитой губой, – он был просто страшен. Но глаза, серые с синеватым отливом, затягивали ее взгляд, как бездонное озеро. Стоило ему заговорить, как в чертах лица проступали уверенность, надежность и дружелюбие. И словно исчезали следы драки, исчезала сама мысль о том, красив он или нет. Что за важность? Изнутри проступало нечто, куда более важное, чем внешний облик. Та сила, что позволила одолеть все испытания этого дня.

– Послушай… – она стиснула руки, – Святослав ты или нет… ты поборол… Суровея и меня угадал…

– Не угадал, а знал, где искать, – с улыбкой поправил Велеб.

– Ну, пусть. Но этого не может быть. Я уже… выбрала себе жениха. Нить моя с другим крепко свита, его душа мне принадлежит… не надо судьбу обманывать, не выйдет из этого добра…

Яра была растеряна, словно опять стала семилетней девочкой, которую Карислава впервые вела этим путем, только в обратную сторону – из Хотимирля в Невидье. Других двух женихов, что сумели дойти до урочища, она и не видела – сидела скорчившись за печью, а они не догадались там поискать. Она и этого, что вытащил ее из укрытия, прежде не разглядела: ни разу не подняла глаза к его лицу, а когда он наклонился поцеловать ее, зажмурилась. Пока они шли через лес, она косилась на него: парень рослый, плечистый, крепкий. Но Яре было лишь слегка любопытно – она не сомневалась, что дойдут они только до ручья. А оттуда Суровей отведет ее назад.

И вот Суровей лежит замертво. Немного опомнившись и убедившись, что медвежий сын не убит, Яра как привязанная потянулась за отроком, сумевшим в одиночку его одолеть. Вело ее изумление. Она сама связала свою судьбу с судьбой Даляты и верила в действенность этих чар. И оттого совершенно необъяснимым становилось то, что чужак, русин, злейший враг Даляты, сумел углядеть ее за печкой, вырвать у хитрой Толкун-Бабы и сокрушить грозного Суровея Суровеича. Боги и удача были за него. Чуры Хотимировы не смогли противостоять этой силе. Душа невесты рвалась пополам, не зная, кому теперь должна принадлежать.

– Кто это такой? – просто спросил Велеб. – Тот, который другой?

– Далемир, Величаров сын.

– Деревский? – Велеб поднял брови: он не раз слышал это имя от Люта.

– Да. Его душа теперь в камне Перуновом живет, он – моего рода, и я ему суждена.

Велеб подумал и покачал головой:

– Может, его душа и в том камне, я не знаю. Но твоя душа у меня здесь, – он показал котомку, которую снова надел на плечо, прежде чем идти к ручью. – Я ее взял по обычаю и добычу мою никому не отдам.

«Ну, разве что Святославу», – мысленно добавил Велеб, опять беря невесту за руку, чтобы вести на другую сторону ручья.

Яра брела за ним, придерживая свободной рукой мокрый подол Буйнавкиного рубища. Что же выходит – она ввела Даляту в Хотимиров род, а сама… покинула его, когда этот… Велебран вынул из священной печи камень с ее душой. И он вывел ее в белый свет – чего не мог сделать Далята в день их прощания.

Так неужели это все? Судьба решена, и Даляты она более не увидит?

Яра оглянулась на ходу. Смородинный ручей нес свои темные воды уже за спиной у нее, лес на том берегу стоял глухим тыном, замкнув пути назад. Мудрое Невидье больше ничего не могло ей подсказать.

* * *

Чудный это был Перунов день. Все шло как положено: Благожит зарезал бычка, возложил голову, шкуру и требуху в огонь у подножия идолов, его княгиня помазала жертвенной кровью лбы всех хотимиричей – для сбережения и здоровья. Мясо варили и жарили, мужи тем временем уже поднимали рога и чаши во славу богов. Обе обчины были набиты так, что женщинам с кринками и блюдами едва удавалось протиснуться: за столами сидело с десяток самых знатных гостей из Киева, Плеснеска и Луческа, а к тому же съехались старейшины нескольких окрестных волостей, прослышавших, что здесь нынче происходит. Знатные отроки состязаются с Навью за право взять в жены Благожитову дочь!

Первые двое отроков вернулись еще к полудню: Зорник, Родимов сын, и младший из Путиславичей. Зорник явился без шапки; посмеиваясь и отводя глаза, сознался, что не смог одолеть стража на мостике. Однако вид у парня был не столько огорченный, сколько довольный, лишь отчасти пристыженный. По бегающему взгляду и подавленному смеху было ясно: ему было бы что рассказать, кабы не запрет разглашать священные тайны.

Младшего Путиславича Зорник привел под руку – тот был бледен и с трудом держался на ногах. Оказалось, его укусила змея, живущая под Перуновым камнем, и все утро он отлеживался, ожидая, пока ослабнет головная боль и тошнота. Охающие родственницы увели его в Хотимирль, чтобы уложить, сделать примочки и поить отварами, выгоняя яд из тела. Жизни его опасность не грозила, но Путислав помрачнел. Этот укус был дурным знаком. Оставалось надеяться, что старшему его сыну повезет больше.

Когда уже начали подавать обжаренное жертвенное мясо, прибежал отрок из числа стороживших снаружи у ворот.

– Милокрас идет! Невесту ведет!

По скамьям прошла волна движения, многие вскочили. Все загудели, закричали, стали вертеть головами. Возликовали Милокрасовы родичи из Луческа. Те из пирующих, кто был помоложе и сидел поближе к дверям, кинулись наружу – поскорее увидеть победителя своими глазами. Родичи остальных женихов переменились в лице. Если Милокрас раздобыл невесту, значит, им уже надеяться не на что?

Милокрасов вуй поспешил ему навстречу. Вскоре ввел в обчину – люди теснились как могли, чтобы дать дорогу добычливому удальцу. Рослый, худой, Милокрас выглядел смущенным, но все же довольным. За руку он вел деву, одетую во все белое – тоже высокую и худощавую, с острыми скулами и многозначительно сжатым маленьким ртом. Но и напускная важность не мешала видеть, что вся она лучится довольством.

– Дорогоча! – вскрикнул кто-то.

Старейшина Собивой стал отчаянно проталкиваться навстречу дочери.

Расхохоталась Карислава – она уже поняла, что произошло. И по ее виду даже чужаки, не знавшие Дорогочу в лицо, поняли – все не так, как показалось. Дело ничуть еще не решено.

– Ты здесь откуда? – в изумлении воскликнул Собивой.

– Вот, батюшка… – Милокрас поклонился ему. – Это жена моя… Невидьем мне врученная. Примешь ли меня в зятья?

– Невидьем… врученная?

– Унемыслович меня выбрал, – шепнула ему Дорогоча; ей полагалось пока помалкивать, но торжество распирало ее и рвалось наружу. – Сама Толкун-Баба нас сужеными нарекла, теперь за тобой дело, батюшка родимый. Не порушь доли моей!