— А как дела у вас с Рэмси?

— Прекрасно, — спокойно ответила Ирина — если уж она начала врать, надо делать это изящно. — Он был на седьмом небе, когда я вчера получила премию. Пел мне дифирамбы перед окружающими. Я даже смутилась. Пришлось сказать ему, что это немного déclassé — хвастаться собственной супругой, но он был так счастлив, что меня не слушал. Обещал, когда вернемся, устроить грандиозный пир.

Он так и сделал, в некотором смысле.

Когда они поднялись, чтобы уходить, разумеется поговорив о Дмитрии, Раисе и детях, Татьяна внимательно посмотрела на сестру:

— И все же я не понимаю. Ты любишь и любима, получила престижную премию, а выглядишь так, словно лежишь на смертном одре. Что у тебя с глазами?

— Это все из-за макияжа. Я вчера сделала подводку и забыла смыть перед сном. Поэтому остались круги под глазами.

— Надо было попробовать молочком!

— Обязательно все сделаю, — пробормотала Ирина, уверенная, что эти круги не удалит никакое молочко.

Когда Ирина вернулась в их номер в отеле «Пьер», Рэмси уже принял душ и упаковал вещи. Кажется, он смирился с ее условием, поэтому говорил не больше, чем она, — то есть молчал. Стоило их взглядам встретиться, как его глаза вспыхивали от гнева. Ирина совершенно не ощущала к нему влечения. Она принялась готовиться к отъезду, сжав челюсти так, что заболела голова. В такси по дороге в аэропорт Кеннеди, при прохождении регистрации в терминале и на борту самолета «Боинг-747» они, следуя новому протоколу, разговаривали только по необходимости с водителем, служащими и бортпроводниками, но друг другу не сказали ни слова. Садясь в десять часов утра по местному времени в «ягуар», оставленный в Хитроу, оба уже настолько смирились с молчанием, что немота стала казаться вполне естественной.

Просьба Ирины остановиться, чтобы купить молоко, еще раз это подтвердила.

Она закрыла за собой дверь дома на Виктория-парк-Роуд, чтобы не открывать ее еще два дня.

— Я все еще жду извинений, — объявила она, стоя в холле спиной к двери.

Рэмси швырнул сумки на пол с высоты своего роста с большим усилием, чем требовалось.

— Скорее ты поседеешь, чем дождешься. Кстати, я тоже хотел бы их услышать.

— Услышишь, когда в аду похолодает. — Она прошла в кухню, чтобы поставить молоко в холодильник. — Или когда свинки научатся летать.

Подобная перепалка могла превратиться в марафон, поскольку уже отошла от традиционной формы. Обычно Рэмси обвинял; Ирина защищалась; Рэмси обвинял. Однообразие внушало надежду, что даже Рэмси это когда-нибудь надоест.

На этот раз, отступив от правил, Ирина сама выступила с инициативой и дала первый залп.

— Кем ты себя возомнил? — Она подбоченилась и взяла самую низкую ноту в диапазоне, хотя голос у нее всегда был чуть хриплый. Когда Рэмси возник в дверном проеме во всю высоту своего роста в шесть футов и три дюйма, она порадовалась тому, что выглядела на два дюйма выше благодаря высоким каблукам. — Я часами выслушивала твое нытье о том, что ты не получил должного признания, что никто не ценит твой стиль «атакующей игры», а ведь его переняли все молодые спортсмены. О том, как несправедливо мало денег ты зарабатывал в молодые годы, когда призовые были копеечными, а сейчас зеленые юнцы не уходят меньше чем с сотней тысяч, просто выйдя в полуфинал. Как ужасно, что за все эти годы «Снукер сиин» ни разу не напечатал твою биографию. Я таскалась за тобой с турнира на турнир — а ты помнишь только то, что я пропустила несколько матчей. Мы хоть раз во время ужина говорили о том, какие чувства я испытываю? Нет! Я как лошадь работала, чтобы создать книгу, я получила за нее гроши, тиражи были мизерными, продажи еще хуже. Но ты хоть раз слышал, чтобы я плакалась, как ужасно, что меня не оценили? Разве я ныла, что вынуждена работать всю жизнь и прозябать в неизвестности? Ни разу! И вот, когда впервые в моей жизни происходит что-то хорошее, когда в меня поверили, надо мной взошло солнце, я прошу тебя пойти и разделить со мной радость, ты портишь мне весь вечер! Яд так и капает с твоего языка мне в ухо, ты ничего не ешь, зато сколько пьешь! Ты не можешь замолчать, даже когда объявляют имя победителя, и только из-за тебя я была вся в слезах в тот момент, когда должна была ликовать от счастья! Это был акт вандализма! Пользуешься силовым преимуществом: «Не переживай, сука, какой бы ты популярной ни стала, я всегда смогу превратить твою жизнь в ад!». Тебе не было дела до того, что я номинирована на премию, что победила! Все, что тебя волновало, — почему там был Лоренс, который имел полное право быть там и которого я имела полное право пригласить! А если тебя это и оскорбило, милый, скажу честно, мне плевать! Тот воскресный вечер был организован не для тебя. Там никто тебя не знал. А ведь все должно быть посвящено только тебе, устроено в твою честь, нарцисс проклятый! А получилось так, что воскресный вечер был днем моего торжества.

Выражаясь языком снукера, это была зрелищная победная серия, но, к сожалению, надо еще доказать свое мастерство на чемпионате мира, а она выиграла всего один фрейм. Как и в Шеффилде, этот матч растянулся на два вечера и две ночи, а у Ирины не было навыка так долго мастерски забивать красные. Не стоит забывать, что Рэмси был настоящим профессионалом в этой игре, умел сохранять хладнокровие, в то время как его соперник, выполнивший безупречно серию ударов, все же допустил промах, позволивший мастеру вернуться в игру. Когда Ирина решила перевести дыхание у холодильника, Рэмси взял кий.

— Все правильно, — сказал он. — Но почему, когда над твоей головой светит солнце, я обязательно должен быть в тени? Ты совершенно не обращала на меня внимания! А я, между прочим, на всех турнирах, которые моя жена соизволила посетить, со всеми тебя знакомил, приносил тебе выпить, обнимал, разве не так? Я никогда не отталкивал тебя: «Не прикасайся ко мне, животное!» — чтобы все видели.

— Ты сделал мне больно! И мне надо было поговорить и с другими людьми. Подумать только, всего один вечер ты не был центром моего мира, и даже этого ты не смог вынести!

— Разве я заигрывал с другими женщинами, хотя мне это всегда нравилось, честно говоря, и сейчас нравится. Не хихикал с ними в уголке, обсуждая, какая ты неудачница!

Если бы Ирина впоследствии постаралась восстановить в памяти все происходящее после этого момента, воспоминания ее были бы фрагментарными. Вероятно, Лоренс всегда присутствовал на заднем плане в ее жизни, оставался ее единственной серьезной привязанностью. Рэмси отказывался верить, что Лоренс «случайно» оказался в Нью-Йорке, он был уверен, что тот проделал весь путь из Лондона лишь для того, чтобы произвести впечатление на Ирину. «Ботаник», по его версии событий, много лет выжидал, чтобы пойти в атаку, когда отношения между супругами станут напряженными. И что она имела в виду, сказав Джуд: «Надеюсь, ты не возражаешь, что мы с Рэмси поженились?» Разве их брак нечто такое, за что стоит извиняться, чего надо стыдиться? В ее жесте благодарности Лоренсу он увидел, что она «бросилась к нему в объятия», а «предостережение» Лоренса перед уходом интерпретировал как «угрозу жизни». Он полагал, что нашел настоящую любовь, а оказался рядом с женщиной, которая хочет угодить «и нашим и вашим», впутался в то же «дерьмо», в котором барахтаются все остальные, тогда уж лучше ему жить самому по себе. Что же касается ситуации, когда Рэмси застукал ее выходящей из квартиры в Боро, Ирина решила не возвращаться к ней и не начинать все с самого начала, включая разговоры о Шеффилде, боясь, что это займет еще часа три-четыре или затянется на всю ночь. За прошедшие два дня Рэмси также успел красочными штрихами изобразить все ее огрехи в этом новом мире: «свидания с телевизором», чтобы полюбоваться на Лоренса, «провозглашение перед матерью» своей любви к Лоренсу, «унижение» его самого перед всеми игроками в Престоне — он и далее возвращался в прошлое, до самой фразы: «Ты должна была собрать сумку!»