Еще три треугольника, и дар стихий полностью завершен. А затем…

Метаморфоз, как индейский тотем, сплетенный из множества шумерских глифов. Психокинез, как семиконечная звезда, наложенная на три звезды поменьше. Ментальность, что напоминала Уробороса, символизирующего бесконечное течение мысли.

Ферн была права: без ее обучения у меня бы ничего не вышло. Ведь даже с подготовкой я едва успела начать сигил пятого дара – прорицания, когда все снова пошло наперекосяк.

– Четвертый лепесток! – позвал Паук. Он выгнулся, извернулся, но уже не для того, чтобы сбросить меня, а чтобы расплести пять своих шей и обернуться к девочке, возвышающейся над ним со скамьи. – Ты не сможешь спасти всех, Морриган! После меня будут другие. Хочешь знать, что за Черная Скверна в твоем пророчестве? Ты не защитишь ни смертных, ни своих детей. В конце концов, как можно защитить их от самой себя?

Морган даже не моргнула в ответ – ее магия продолжила прижимать Паука к земле. Поняв это, диббук совсем отчаялся и вгрызся в те теневые щупальца Дуата, что цепями держали несколько его рук. Диего попятился, и ужас выбелил его лицо, когда Паук вдруг промычал с одним из щупалец во рту, удивленный не меньше нашего:

– Это… это так вкусно!

Щупальце с треском порвалось и скрылось в его прожорливой пасти. Тогда Паук принялся за следующее: пять голов одновременно вгрызлись в чернильные путы, и те принялись рваться, как нити.

– Магия, – промурлыкал Паук, сыто улыбаясь. – Вкусная и питательная! Даже лучше детей! Маги-ия!

Я похолодела. Паук просто… пожирал наши заклятия?

Но это было не самым страшным. Куда страшнее оказались последствия: от проглоченных теней Дуата диббук вдруг забурлил, словно кипящий суп. Детские лица, из которых было сплетено его тело, начали выпирать так сильно, что натянули кожу, словно пытаясь вылезти наружу.

А затем эта кожа порвалась.

– Что за хрень?! – услышала я чей-то крик.

Недаром Паук выбрал себе такое имя: как из паука семейства Lycosidae, из него внезапно посыпались жилистые твари размером с крупного мастифа и с теми самыми детскими лицами, натянутыми на костяные черепа, как маски. Вместо ног и рук – четыре пары ворсистых лап, а вместо рта – щелкающие хелицеры. Паук становился меньше по мере того, как исторгал из себя тварей, что рассыпались по арене и атаковали моих друзей. Вскоре все утонуло в звуках борьбы, звоне стали и выстрелах.

– Назад!

Сэм, спрятавший детей и вернувшийся в шатер, принялся отстреливать тварей из «Глока» на пару с Коулом, размахивающим навахоном. Метка горела оранжевым, как никогда прежде, будто могла прожечь руку до мяса. Тюльпана и Диего встали спина к спине, из последних сил сосредотачиваясь на Пауке, чтобы не дать ему подняться.

Где-то сбоку полыхнул огонь. Что-то проворное и маленькое проскочило между ногами дерущегося Коула и принялось наматывать круги по сцене. Чем быстрее это существо бежало, тем больше колец огня образовывалось вокруг. Пламя сдерживало демонических жуков, не давая им расползтись, сбивая в кучу. Я сощурилась, пытаясь разглядеть существо, несущее за собой огонь. Серебряное, как навахон Коула, и с двумя цитринами на месте, где угадывались глаза.

Это была саламандра. Зои?

Выстрелы вдруг затихли, и я невольно обернулась, чтобы проверить, в чем дело. Сэм, прежде вышибающий тварям мозги со снайперской точностью, опустил пистолет. У него точно оставались патроны – он сжимал их в другой руке, – но почему-то Сэм остановился и замер как вкопанный. Глаза, которыми он смотрел на ползущего к нему жука, принадлежали уже не мужчине, а мальчишке – именно им Сэм становился, когда вспоминал свою мать Гвендолин.

А напротив него стояла именно она.

Детское лицо твари подернулось рябью и вдруг превратилось в женское – со светло-зелеными глазами, напоминающими болотные огоньки, и неестественно доброй улыбкой.

– Ты что, не узнаешь меня, Сэмюэл? – произнесла тварь нараспев, перепрыгнув полосу огня и очутившись к Сэму вплотную. – Я приготовлю тебе на завтрак твои любимые бутерброды с жареным сыром!

Сэм не мог пошевелиться, но, к счастью, это заметила не я одна. Морган, все еще возвышающаяся на скамье, испуганно ахнула, и ее золотое свечение озарило шатер так ярко, что почти ослепило меня. «Морган должна сосредотачиваться, – вспомнила я слова Авроры. – Если ее внимание рассеется…» Морган и сама прекрасно знала об этом. Глянув на остальных и убедившись, что никого другого, кто может помочь, рядом нет, Морган сделала выбор и позволила золотому свечению и дикой магии улечься. Вместо нее она призвала магию обычную, из моего гримуара. И, спрыгнув со скамьи, выкрикнула мое любимое:

– Hellish dolor enigma!

Окончание она, однако, придумала на ходу, но заклятие все равно сработало точно: тварь, чья челюсть уже щелкала у Сэма перед носом, резко вывернулась мясом наружу и разлетелась на кровавые ошметки.

– Одри! – воскликнул Коул и одним движением отсек голову еще одному жуку. Весь заляпанный зловонной смоляной жижей, он увернулся от клешней Паука и прокричал снизу так, чтобы я услышала: – Прыгай! Их слишком много!

Но я должна была закончить начатое. Должна…

Однако едва успела вспомнить, как выглядит сигил прорицания, когда Паук окончательно выпутался из чар и выпрямился во весь рост. Я покатилась назад, не успев уцепиться за костяной гребень. Клешня Паука поймала меня за руку в полете и крепко сжала.

Ритуальный атам упал.

– Мы передумали, – проурчал Паук, извернувшись так, чтобы видеть меня, висящую над ареной, как над пропастью. – Мы не выпотрошим тебя. Мы дождемся, когда у тебя появятся собственные дети, и сожрем их, как и учеников «Арлингтона»! Как и всех детей Вермонта! Ребятишки с магией наверняка еще вкуснее… А сейчас отдай-ка нам наше сокровище, раз не отдала Фернаэль. В игре мы все-таки победили.

Я не поняла, что именно произошло, и даже ничего не почувствовала. Паук сместил клешню так, чтобы сдавить ею мой палец, а затем резко дернул меня с себя и швырнул в тент с такой силой, что я едва не проделала в нем дыру.

Голос Коула, звенящий в ушах. Звуки выстрелов и довольный стрекот. Когда я нашла силы поднять голову, то первым делом увидела пустую арену и раскуроченную арку, ведущую на улицу, – через нее явно вырвалось что-то очень, очень большое. Мельком осмотрев шатер и убедившись, что все живы, я лишь затем осмотрела и себя. Взгляд рассредоточивался, и мне пришлось поднести руку к самым глазам, чтобы увидеть – окровавленная, сломанная, она висела, как макаронина, а вместо безымянного пальца торчала бляшка кости. Все, что от него, оторванного, осталось, – это одна фаланга.

– Одри!

Болевой шок сделал свое дело. Я молча села, протянув изувеченную руку Коулу. Оторвав от своей рубашки лоскут, он принялся перевязывать обрубок кости, чтобы остановить кровотечение, уже пропитавшее и мою, и его одежду. Все это будто происходило не со мной: покачиваясь, я отрешенно наблюдала, как мой ковен добивает оставшихся тварей. Зои, вернувшись в человеческий облик, движением руки сбила огонь, уже вовсю коптящий тент. Исаак и Джефферсон, только-только добравшиеся до шатра, растерянно озирались по сторонам. Голова кружилась, боль начинала просачиваться в сознание, но все это можно было стерпеть. Стерпеть я не могла только свое поражение.