до слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность. Предмет сам по себе так занимателен, что никаких украшений не требует. Они даже повредили бы ему».

Письмо великого поэта придало Дуровой чувство уверенности в себе, и она решилась напрямую связаться с ним. «Не извиняюсь за простоту адреса, милостивый государь Александр Сергеевич! — писала она. — Титулы кажутся мне смешны в сравнении с славным именем вашим. Чтоб не занять напрасно ни времени, ни внимания вашего, спешу сказать, что заставило меня писать к вам: у меня есть несколько листов моих записок, я желал бы продать их и предпочтительно вам.

Купите, Александр Сергеевич! Прекрасное перо ваше может сделать из них что-нибудь весьма занимательное для наших соотечественниц, тем более что происшествие, давшее повод писать их, было некогда предметом любопытства и удивления.

Итак, упреждаю вас только, что записки были писаны не для печати и что я, вверяясь уму вашему, отдаю вам их, как они есть, без перемен и без поправок».

В начале следующего года Пушкин получил «Записки» Дуровой (начало их) и 27 марта сообщил её брату о том, что часть их напечатает в «Современнике», чтобы сделать им рекламу. «Полные „Записки“, — писал Александр Сергеевич, — вероятно, пойдут успешно, как я о них протрублю в своём журнале. Я готов их и купить, и напечатать в пользу автора — как ему будет угодно и выгодно. Во всяком случае будьте уверены, что приложу всё возможное старание об успехе общего дела».

24 мая Надежда Андреевна сама приехала в Петербург и через день принимала поэта в захудалой гостинице. «В половине первого часа карета знаменитого поэта нашего остановилась у подъезда. Я покраснела, представляя себе, как он взносится с лестницы на лестницу и удивляется, не видя им конца. Но вот отворилась дверь в прихожую. Я жду с любопытством и нетерпением! Отворяется дверь, и ко мне… Но это ещё пока мой Тишка, он говорит мне шёпотом и вытянувшись: „Александр Сергеевич Пушкин!“ — „Проси!“ Входит Александр Сергеевич… К этим словам прибавить нечего.

Я не буду повторять тех похвал, какими вежливый писатель и поэт осыпал слог моих записок, полагая, что в этом случае он говорил тем языком, каким обыкновенно люди образованные говорят с дамами. Впрочем, любезный гость мой приходил в приметное замешательство всякий раз, когда я, рассказывая что-нибудь относящееся ко мне, говорила: „был“, „пришёл“, „пошёл“, „увидел“…

Дети А. С. Пушкина: Григорий, Мария, Наталья, Александр. Рисунок Н. И. Фризенгофа

Он взял мою рукопись, говоря, что отдаст её сейчас переписывать, поблагодарил меня за честь, которую, говорил он, я делаю ему, избирая его издателем моих записок, и, оканчивая обязательную речь свою, поцеловал мою руку. Я поспешно выхватила её, покраснела и уже вовсе не знаю для чего сказала: „Ах, боже мой! Я так давно отвык от этого!“ На лице Александра Сергеевича не показалось и тени усмешки, но полагаю, что дома он не принуждал себя и, рассказывая домашним обстоятельства первого свидания со мною, верно, смеялся от души над этим последним восклицанием».

Побывала Дурова и у Пушкина, оставив нам короткую зарисовку семейного быта великого поэта: «С нами вместе обедал один из искренних друзей Александра Сергеевича господин П…в[134] да три дамы, родственницы жены его, сама она больна после родов и потому не выходила.

За столом я имела случай заметить странность в моём любезном хозяине. У него четверо детей, старшая из них, девочка лет пяти[135], как мне казалось, сидела с нами за столом. Друг Пушкина стал говорить с нею, спрашивая, не раздумала ль она идти за него замуж. „Нет, — отвечало дитя, — не раздумала“. — „А за кого ты охотнее пойдёшь: за меня или за папеньку?“ — „За тебя и за папеньку“. — „Кого ж ты больше любишь: меня или папеньку?“ — „Тебя больше люблю и папеньку больше люблю“. — „Ну а этого гостя, — спросил Александр Сергеевич, показывая на меня, — любишь? Хочешь за него замуж?“ Девочка отвечала поспешно: „Нет, нет!“ При этом ответе я увидела, что Пушкин покраснел. Неужели он думал, что я обижусь словами ребёнка? Я стала говорить, чтоб прервать молчание, которое очень некстати наступило за словами девочки „Нет, нет!“, и спросила её: „Как же это! Гостя надобно бы больше любить“. Дитя смотрело на меня недоверчиво и наконец стало кушать. Тем кончилась эта маленькая интермедия. Но Александр Сергеевич! Отчего он покраснел? Или это уже верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребёнка не хотел бы он, чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое?»

Фрагменты «Записок» Дуровой, опубликованные в «Современнике», были посвящены Отечественной войне. Вот раздумья автора о начальном её периоде: «Вопреки бесчисленным поклонникам Наполеона беру смелость думать, что для такого великого гения, каким его считают, он слишком уже уверен и в своём счастии, и в своих способностях, слишком легковерен, неосторожен, малосведущ. Слепое счастие, стечение обстоятельств, угнетённое дворянство и обольщённый народ могли помочь ему взойти на престол; но удержаться на нём, достойно занимать его будет ему трудно. Сквозь его императорскую мантию скоро заметят артиллерийского поручика, у которого от неслыханного счастия зашёл ум за разум.

Неужели, основываясь на одних только сведениях географических и донесениях шпионов, можно было решиться идти завоёвывать государство обширное, богатое, славящееся величием духа и бескорыстием своего дворянства, незыблемой опоры русского престола; устройством и многочисленностию войск, строгою дисциплиною, мужеством их, телесною силою и крепостью сложения, дающего им возможность переносить все трудности; государство, заключающее в себе столько же народов, сколько и климатов, и ко всему этому имеющее оплотом своим веру и терпимость? Видеть, что это славное войско отступает, не сражаясь, отступает так быстро, что трудно поспевать за ним, и верить, что оно отступает, страшась дождаться неприятеля! Верить робости войска русского в границах его Отечества!.. Верить и бежать за ним, стараясь догнать. Ужасное ослепление!.. Ужасен должен быть конец!!!»

Вмешательство Пушкина в текст «Записок» Дуровой, ранее неизвестной на литературном поприще, было настолько явным, что современники поначалу считали их сочинением самого поэта, искусно облёкшего его в форму мемуаров легендарной участницы войны с Наполеоном. Отмечая литературные достоинства «Записок», В. Г. Белинский писал, что «некоторые приняли их за мистификацию со стороны Пушкина. И что за язык, что за слог у девицы-кавалериста! Кажется, сам Пушкин передал ей своё перо».

С изданием полного текста воспоминаний дело осложнилось из-за отсутствия в Петербурге высочайшего «цензора» поэта, а Надежде Андреевне были нужны деньги, и она предъявила Пушкину «ультиматум»: «Своеручные записки