целовал. Теперь он чувствовал себя спокойным, веря в неё; его поддерживала его великая любовь. Он подошёл к двери и хотел открыть её, но она оказалась запертой... Почему?

Она была смущена ещё до прихода королевы; может быть, не хотела позволить ему сказать перед всеми то, что он намеревался сказать. В волнении она, вероятно, заперла дверь на ключ. Но ведь он исполнил бы её желание, и хотя ему очень хотелось выломать дверь, чтобы снова увидеть её, но на этот раз он удержался. Затем он услышал, как королева предостерегала молодую девушку против маркиза, а она, его любовь, ничего не сказала в свою защиту. Герцог напрягал слух до последней степени, но услышал только: «Ваше величество...» и затем грозное: «Молчите, леди...» Больше он ничего не слышал. Она должна была знать, что ему всё слышно, и ничего не сказала. Герцогу было непонятно, как можно молча страдать от ложного обвинения, и он решил, что это была слабость, вытекавшая из сознания собственной вины.

Наступила минута молчания, пока Урсула поднималась по лестнице, но шелест её платья не долетал до герцога, и он не знал, ушла ли она, или ей приказано было оставаться в зале, пока не удалится королева. Он не знал, когда и как встретит её, а лишь понимал, что не станет упрекать её, и боялся собственной своей слабости, если она окажется виновной. Такая любовь, какою любил герцог, может делать мужчин трусами. Он глубоко страдал от неизвестности. Молчание становилось ему невыносимо. Вдруг ему показалось, что ключ тихо повернулся в замке.

После ухода королевы в зале остался только кардинал.

«На этот раз моя проницательность не обманула меня, — думал он. — Его светлость сидит в укромном уголке, и, если бы я не замкнул дверь, он ускорил бы развязку, которая привела бы королеву Марию в ярость, и завтра испанскому послу и мне пришлось бы возвращаться в Испанию».

Его преосвященство внимательно прислушался; ниоткуда не доносилось ни единого звука. Бросив взгляд вокруг, он убедился, что леди Урсулы нигде не было; тогда он осторожно вложил ключ в замок и немного подождал. Почти тотчас дверь сильно потрясли изнутри.

— Кто там? — спросил кардинал, предварительно отойдя в самый дальний угол.

— Клянусь Пресвятой Девой, — послышался из-за двери громкий голос, — кто бы вы ни были, но, если не откроете мне двери, она разлетится в щепки.

Перейдя через зал, кардинал повернул ключ и через секунду стоял лицом к лицу с герцогом.

— Его светлость герцог Уэссекский? — прошептал он, притворяясь изумлённым.

— Он самый, милорд, — отозвался герцог, стараясь скрыть смущение от человека, которого считал своим смертельным врагом. — Ну, если бы ваше преосвященство не открыли двери, я окончательно потерял бы терпение, — прибавил он с хорошо разыгранной весёлостью.

— Драгоценный случай, который не скоро может опять подвернуться вашей светлости, — сладким тоном заговорил кардинал. — Ах, я живо помню, как в дни моей юности меня также заперла... леди, не уступавшая вашей в красоте.

Если он и сомневался, оказала ли предшествовавшая сцена роковое влияние, то при первом взгляде на герцога все его сомнения развеялись как дым. Герцог смертельно побледнел, а выступившие на висках жилы и дрожавшие руки свидетельствовали, каких усилий стоило ему сохранить внешнее спокойствие.

— Но почему ваше преосвященство заговорили в данном случае о леди? — спросил он почти твёрдым голосом.

— Что же я сказал? — воскликнул кардинал, с притворным волнением всплеснув руками. — Нет, вашей светлости нечего опасаться. Скромность — необходимое условие моего звания. Я только увлёкся воспоминаниями. Ведь одежда ещё не делает священником. Я — духовное лицо лишь по имени и потому без краски стыда могу вспоминать, что и мне когда-то было двадцать лет, и в жилах моих текла горячая кровь. В том случае, о котором я упомянул, дама заперла меня на ключ потому, что отправилась к другому поклоннику.

— Вы опять говорите о даме, милорд, — равнодушно произнёс герцог. — Могу я узнать...

— Нет, нет, пожалуйста ни о чём не спрашивайте меня. Поверьте, я ровно ничего не видел... ничего, кроме очаровательной леди, одиноко стоявшей возле этой двери, когда её величество вошла в зал. Не знаю, догадалась ли королева. Прелестная леди только что повернула ключ в замке, что и заставило меня вспомнить свою молодость с её увлечениями. Но ваша светлость должны простить старику, у которого осталась только одна привязанность в жизни. Дон Мигуэль для меня — всё равно что родной сын...

— Скажите, пожалуйста, милорд, — высокомерно перебил его герцог Уэссекский, — Какое отношение имеет ко мне маркиз де Суарес?

— Дон Мигуэль — чужой человек в Англии, — с отеческой снисходительностью ответил кардинал, — и я был почти уверен, что закон гостеприимства помешает вашей светлости охотиться за его птичкой. Дон Мигуэль потерпел бы серьёзное поражение, — поспешил он прибавить, видя, что его собеседник теряет терпение. — Ведь все мы знаем, что, где герцог Уэссекский желает победить, там быстро предаются забвению все прочие обеты и все другие любовники. Но маркиз ещё так молод. Я хотел бы заступиться за него.

Его проницательный взор ни на минуту не отрывался от гордого лица герцога. Кардинал прекрасно сознавал, что своими словами доводил своего собеседника почти до исступления, однако его звание и возраст до некоторой степени гарантировали его от ссоры с человеком, обладавшим такой физической силой, как герцог Уэссекский; да он и не боялся за свою личную безопасность, так как при всех его слабостях трусость не принадлежала к числу его недостатков. До этой минуты он, по-видимому, не вполне уяснял себе, что герцог потерпел поражение. Добровольно вычеркнув из своей жизни всякие нежные чувства, он не мог понять, как быстро может вспыхнуть в сердце человека сильная, всепоглощающая страсть. Герцог был известен многочисленными любовными похождениями, но его преосвященство не ожидал, что в своих смелых планах он натолкнётся на нечто более серьёзное, чем пустое, временное увлечение. В своей ненависти к политическому сопернику он испытывал теперь сладостное удовлетворение от сознания, что нанёс смертельный удар человеку, из-за которого ему нередко приходилось переносить унижения.

Теперь борьба становилась вдвойне интересной. Герцог, по уши влюблённый в Урсулу, очевидно, никогда не увлечётся другой женщиной. Если же задуманная кардиналом и маркизом де Суаресом интрига приведёт к желанному результату, то герцог не только будет разлучён с любимой женщиной, как того требовал поставленный королевой ультиматум, но, вероятно, отправится