дождаться конца подобной истории, держите рот на замке. Иначе о вашем присутствии кто-нибудь вспомнит и вы срочно отправитесь спать в каком-нибудь незнакомом отеле.

Вдруг перед нами возник начальник станции с телеграммой, где сообщалось:

На Кеннон-стрит задержана бельевая корзина отсутствием опознавательной бирки и наличием звуков внутри задержавшие дознаватели подозревают взрывной механизм.

Он нам её не показывал, пока отец не рассказал про Г. О., да и потом не сразу поверил. А когда поверил, то показал. А ещё пообещал тотчас отбить ответную телеграмму с приказом вступить в переговоры с «взрывным механизмом» и, буде тот ответит, вынуть его из корзины и стеречь, пока за ним не приедет отец.

И мы отправились назад в Лондон. У нас отлегло от сердца, но особого веселья мы всё равно не испытывали, потому что ели последний раз очень давно. Вот когда Освальд почти пожалел о хороших манерах, не позволивших ему прихватить засахаренный фрукт из остатков свадебного пиршества.

До Кеннон-стрит мы добрались очень поздним вечером и прямиком направились в камеру хранения, заведующий которой сидел с жизнерадостным видом на табуретке. И там же находился наш беглец. В красно-белом клоунском одеянии, очень пыльный и с физиономией куда более чумазой, чем мне доводилось видеть раньше. Он сидел на чьём-то жестяном ящике, поставив ноги на чей-то баул, и уписывал хлеб с сыром, запивая его чем-то из банки.

Отец тут же востребовал нашу пропажу, а Освальд опознал корзину. Она была очень большая, и сверху в неё вставлялся специальный отсек для шляп, который забравшийся внутрь Г. О. вернул в пазы над собой.

Мы все отправились переночевать в отель «Кеннон». Той ночью отец ничего не сказал Г. О., а я, когда мы легли, попытался его расспросить, но он не проснулся. Видимо, его разморило от еды и питья, которыми Г. О. угостил заведующий камерой хранения, и ещё глупыша, должно быть, как следует укачало и уболтало в корзине.

На другой день мы вернулись в Моут-хаус. Безумная тревога остававшихся улеглась ещё ночью после отправленной нами телеграммы.

Отец обещал потолковать с Г. О. вечером. Ужасно, когда с вами в подобных случаях говорят не сразу, а откладывают разбирательство на потом, и вы мучаетесь целый день в ожидании, но Г. О. такое вполне заслужил.

Очень трудно рассказывать о происшествиях, которые разворачивались одновременно сразу в нескольких местах. От Г. О. правды мы добились не вдруг. Сперва он заявил:

– Не буду ничего говорить. Отстаньте от меня.

Но мы сломили упрямца добрым, ласковым обращением и в результате вытянули из него, как всё было. Он не рассказывает истории по порядку, с самого начала, подобно Освальду и некоторым из нас, остальных. Последовательность его бессвязным словам пришлось придавать автору этих строк. По-моему, это называется редактированием.

– Виноват во всём Ноэль, – сказал Г. О. – Из-за того, что столько болтал о Риме. А клоун ничуть не хуже дурацкого поэта. Помните день, когда мы варили ириски? Ну, вот тогда-то я всё и придумал.

– Ты нам не говорил!

– Нет, говорил. Дикки. Наполовину. Он ведь никогда не скажет: «Не делай этого!» И не даёт полезных советов и всяких там наставлений. А значит, и виноват не меньше, чем я. И отцу нужно сегодня вечером поговорить не только со мной, но и с ним.

Мы в тот момент удержались от спора. Нам было гораздо важнее, чтобы он рассказал историю до конца. И мы просто велели ему продолжать.

– Ну, поэтому я подумал, что если уж Ноэль – трус-боягуз, то я – нет. И я ничуть не боялся сидеть в корзине, хотя там было очень темно, пока я не проделал своим ножом в ней дыры. Полагаю, тогда я и перерезал верёвку на бирке. Мне сквозь дыру потом было видно, как она отвалилась, но сказать я, конечно же, ничего не мог. Сами бы следили получше за своим багажом. Это они виноваты, что я потерялся.

– Расскажи же нам, дорогой, как ты такое провернул, и не важно, кто ещё виноват, – поторопила Дора.

– Если так говорить, твоей вины тут не меньше, чем чьей-нибудь ещё, – сказал Г. О. – Это ведь ты согласилась сшить мне клоунскую одежду, как только я попросил. И ни единым словом не предупредила, что так нельзя. Вот и результат.

– Ох, Г. О., какой же ты злюка, – возмутилась Дора. – Ты же мне ясно сказал, что это будет сюрприз для новобрачных.

– И был бы, если бы меня нашли в Риме. Я собирался там выскочить из корзины в своей клоунской одежде, как пружинный Джек-попрыгун, с криком: «А вот и я!» Но из-за всех вас сюрприза не вышло. И отец будет сегодня вечером со мной говорить.

Г. О. то и дело умолкал, шмыгал носом, но мы его не одёргивали, потому что нам требовалось услышать от него обо всём.

– Почему же ты прямо мне не сказал, что именно собираешься сделать? – спросил Дикки.

– Потому что ты бы меня заставил заткнуться. Ты всегда это делаешь, когда я придумываю такое, о чём ты сам не подумал.

– И что же ты взял с собой? – торопливо поинтересовалась Элис, так как Г. О. начал шмыгать куда громче прежнего.

– О, я запасся кучей еды, но в последний момент её забыл. Она лежит в нашей комнате под комодом. А ещё у меня был мой нож. Костюм клоуна я надел в шкафу у Эшли. Прямо поверх того, что было на мне. Боялся, иначе мне станет холодно. Ну а потом я выкинул из корзины всю эту гадкую девчачью одежду и спрятал её. Шляпный отсек положил рядом на стул, залез в корзину, сел и опустил эту штуку для шляп над своей головой. Она там входит в специальные пазы. Никто из вас до такого даже не додумался бы, а тем более не провернул бы.

– Надеюсь, что нет, – поджала губы Дора.

Но Г. О. на её слова не обратил никакого внимания и продолжил:

– Я только одного не учёл – что корзину стянут снаружи ремнями. Мне стало внутри до жути жарко и душно, даже когда её ещё везли в повозке. Пришлось проделать дыру, но из-за сильной тряски я порезал при этом палец. А потом меня швыряли, будто уголь, иногда даже вверх ногами. В поезде очень качало. Меня начало мутить. Поэтому, даже если бы я не забыл еду, она бы мне не понадобилась. Бутылку воды я с собой захватил, и с ней был полный порядок, но потом у меня потерялась пробка