Уже на что жестокие атаки вела 10-я армия Радко-Дмитриева зимою 1916 года на Рижском фронте! Атаковали латышские стрелки, великолепные войска. Положили пропасть народу, и все напрасно.

Такие же атаки, в том же году и на том же фронте, устраивали немцы. Узнали потом от пленных, что перед атакой им для возбуждения давали вино и какие-то снадобья…

Волна за волной немецкая пехота, как на параде, шла вперед, люди валились, за ними шли новые; опять валились, опять вырастала новая стена, и никто из этих сотен людей до наших линий не дошел.

В 1940 году наступающие немцы разгромили оборонявшихся французов в несколько недель.

При своем наступлении немцы применяли сотни танков, колонны моторизованных и механизированных частей… Панцирные дивизии… Все эти машины входили в неприятельские линии, как нож в масло, в то время как тучи самолетов с минимальной высоты и с предельной точностью сбрасывали на головы защитников тысячи пудов бомб.

Всего этого оружия в Великую войну у наступающих не было. Аэропланы в боях участия не принимали, особенно у нас, а первый танк на Западном фронте появился у союзников, кажется, только в 1917 году. Первые танки, привезенные из Европы, в России появились в Гражданскую войну.

Таким образом, против обороняющегося, вооруженного скорострельной артиллерией, магазинным ружьем и пулеметом противника, наступающая пехота в наше время шла точно так же, как она ходила под Седаном или под Плевной.

Единственный шанс для атакующего была артиллерия, то есть долбление тяжелыми снарядами линии обороны, пока она не превратится в кашу. Но сколько же для этого нужно было иметь артиллерии?

На Западном фронте летом 1917 года американцы громили перед наступлением немцев по расчету одно тяжелое орудие через каждые пять шагов, и это на протяжении километра… Такой роскоши не могли себе позволить и немцы, а уж о нас и говорить нечего.

Все это были причины общие, а были и частные, наши местные.

Сейчас давно уже сделаны точные подсчеты сравнительного вооружения германской и нашей армий в Великую войну. Выведены, конечно, и проценты. Я их не знаю, и достать мне их здесь неоткуда.

Но не говоря о 1915 годе, когда у нас были одни винтовки, с ограниченным числом патронов (были части, где и винтовок не было), впечатление рядового, строевого офицера летом 1916 года было такое, что наше вооружение по отношению к немецкому составляло приблизительно 1 к 3.

Немецкие аэропланы летали над нами по два раза в день аккуратно. Русских почти не было видно.

При всей доблести и искусстве наших артиллеристов, на десять немецких выстрелов, приходилось по три и по два наших.

Всякие мелкие неприятности траншейной войны: минометы, бомбометы, траншейные орудия – все это было у них в изобилии, а у нас только еще вводилось. Пустим мы к немцам мину из одного имеющегося у нас миномета, а они нам ответят из пяти. На пять их мин, по правилам войны, следовало бы ответить десятью, а у нас их нет. Поневоле приходилось молчать и «кушать».

И создавалось в массе офицеров и солдат такое настроение, что с австрийцами «хамить» должно и можно, а с немцами «хамить» нельзя, все равно всегда останемся внакладе мы сами, а не они…

Исключительно благодаря подавляющему превосходству их вооружения законное уважение к неприятелю переходило временами в «почтение», а это плохой фактор победы.

Единственно, когда мы были вполне в себе уверены, это когда нужно было «сидеть». Раньше «стояли» грудью; мы «лежали» и «сидели» грудью, сидели под самым убийственным, самым жестоким, самым разрушительным огнем, сидели до потери половины состава… А если бы довелось пойти в атаку, не на машины, а на живых людей, это тоже было бы неплохо… Но плохо было то, что это почти никогда не удавалось…

При таких условиях известие о предстоящих атаках было встречено, прямо скажу, холодно. Об этом открыто не говорили, говорить о таких вещах было не принято, но в глубине души на успех надеялись мало. Ясно было, что если не дадут настоящей артиллерийской подготовки, а на нее надежда была плохая, то мы немцев не только не прорвем, а просто до них не дойдем…

На позиции Шельвов – Свинюхи – Корытница наши и немцы стояли друг против друга уже несколько месяцев.

Еще до нас предпринимались атаки и с нашей, и с немецкой стороны, и все были неудачны.

От деревень кое-где только торчали печные трубы. Местность с нашей стороны была изрыта вглубь версты на три.

Параллельно первой линии тянулись десятки траншей, с интервалом шагов на сто друг от друга, глубоких, с блиндажами, но в это время уже порядочно запущенных и загаженных. Все они пересекались бесконечными, узкими, извилистыми ходами сообщений. Получался целый лабиринт, разобраться в котором было нелегко.

То там, то сям торчали из земли деревянные крестики из палок и из досок, некоторые совсем свеженькие, некоторые уже готовые упасть… Кое-где чернильным карандашом надписи, от старых дождей трудно разбираемые…

Кажется, 1 сентября заступили на позицию. В первую линию стали преображенцы и егеря. Преображенцы – справа, егеря – слева. В резерве за преображенцами стали мы, за егерями – измайловцы.

Справа от преображенцев, ближе к Шельвову, встала на позицию 2-я дивизия.

На 3 сентября была назначена атака преображенцев и егерей. В шесть часов утра началась артиллерийская подготовка. В три часа дня назначено было атаковать.

Как и опасались, подготовка была далеко не такая, как та, о которой носились слухи. Никакой дополнительной артиллерии нам не дали.

На участке наступавшей бригады начал стрельбу Гвардейский тяжелый дивизион, две батереи доблестного рыжебородого Януария Вешнякова, брата нашего, не менее доблестного, Михаила Сергеевича, в то время уже убитого, и наша 1-я Гвардейская бригада, шесть легких батарей, бивших 3-дюймовыми гранатами, дававшими воронки глубиной в аршин.

Грохот получался внушительный, но эффект, конечно, слабый. Над немецкой линией они поднимали облака пыли. Но разрушить трехдюймовками долговременные немецкие укрепления, блиндажи в несколько накатов бревен, с саженными настилами земли, было и думать нечего.

Вся надежда была на тяжелые пушки Януария Вешнякова. Но что мог сделать Януарий с 8-ю пушками на фронте целой бригады?

Одна из вешняковских батарей стояла как раз за нашим 3-м батальоном.

После 8-часового грохота, в полуобалделом состоянии, с шумом в ушах (многие забывали держать рот открытым и ваты в уши тоже не клали), мы все, офицеры батальона, отошли немного в сторону, поднялись на самое высокое место, откуда немецкие позиции были довольно хорошо видны. Но