Мэри не могла поверить в это. Ведь у нее самой была лихорадка. Не слишком приятная болезнь, однако не смертельная. Почему же столько людей умирает от нее?

Может, это младенцы или маленькие дети? Она вспомнила, что у Жанны лихорадка унесла братьев и сестер. Это все были дети.

Она перечитала статью в газете, на сей раз медленнее. В ней ясно говорилось «людей», не только «детей». Перевернув страницу, она прочитала эту же статью по-английски. Нет, все-таки людей.

Она услышала, как Бертран говорит что-то кому-то из слуг. Мэри налила ему кофе. Может, Бертран объяснит ей, в чем дело.

– Бонжур, Мари. Это мне кофе? Умница.

– Бонжур, Бертран. В «Пчеле» напечатано что-то неслыханное. Вы не могли бы объяснить мне, в чем дело?

– Вы о лихорадке? Да, я уже знаю. Жак разбудил меня этой новостью. Он пакует мои вещи. Сколько времени займут у вас сборы?

– Сборы? Но я никуда не собираюсь уезжать.

– Мари, сейчас не время для шуток. Разумеется, мы все уедем. Если об эпидемии сообщают в газете, значит, лихорадка свирепствует уже несколько недель. Они всегда замалчивают подобные вещи, пока это еще возможно. Теперь все, кто может, ринутся из города. И если мы хотим найти какой-нибудь транспорт, следует поторопиться.

Бертрана было просто не узнать – куда подевалось его всегдашнее легкомыслие? Рот его был изогнут в кривой улыбке, он нервно крутил свою чашку. Он был явно напуган.

– И не смотрите на меня так, – почти закричал он на нее, – вы и понятия не имеете, что это такое. Эпидемия желтой лихорадки вовсе не та сезонная инфекция, от которой умирает горстка иммигрантов. Эпидемия косит всех. Помню ту, что была в тридцать втором году. Мне было тогда восемнадцать, вполне взрослый, и отец велел мне помогать ему вместе с Жюльеном и Роланом подбирать упавших на улицах. И доставлять их в госпиталь – или на кладбище. Их было ужасно много. Больных, пышущих жаром. Или уже закоченевших, покрытых черной блевотиной, с черными языками, торчащими из глоток. Это продолжалось несколько месяцев, казалось, этому не будет конца. Это был ад, можете мне поверить. Настоящий ад, полный вони и гнили. Мы должны уехать, пока это еще возможно. Упакуйте свои вещи. Или отправляйтесь без них, теперь это неважно. Нам необходимо уехать.

– Куда, Бертран?

– К озеру. В наш отель. Там просто обязаны найти для нас комнаты. Надо ехать немедленно. Иначе наши комнаты займет кто-то другой. – Его взгляд метался из стороны в сторону, словно в поисках выхода из их спокойного, уютного дворика. – Ну вот? Слышите? – Бертран кинулся к воротам. – Так я и знал! – крикнул он. – Посмотрите-ка сама.

Мэри подбежала к нему. Мимо их дома по улице несся какой-то экипаж.

– Надо торопиться. – Он тряхнул ее за руку. – Что же вы медлите?

На улице снова воцарилась тишина.

– Я не поеду с вами, Бертран, – сказала Мэри. – У меня уже была лихорадка. Так что мне нечего бояться. А в доме еще много дел.

Подбежал Жак с двумя чемоданами в руках:

– Вот ваш багаж, миши Бертран.

Увидев решимость на лице Мэри, Бертран отвернулся.

– Отнесите это к вокзалу, Жак. Я смогу достать лодку на озере. Если потороплюсь.

Бертран поспешил прочь. Сейчас он ничем не напоминал того дядюшку, которого знала Мэри, – светского щеголя с изысканными манерами. Плечи его были сгорблены, словно он пытался защититься от удара. Казалось, он стыдится своего бегства.

Мэри вернулась к своему креслу и погрузилась в чтение Дюма. Но она никак не могла сосредоточиться. В чем же дело? Бертрана никак нельзя было назвать трусом. В той поездке накануне Дня святого Джона он держался с завидным самообладанием. И если слово «эпидемия» вызвало в нем такую перемену, значит, ситуация и впрямь была угрожающей. Может быть, она ошибалась и ей тоже следовало уехать из города?

Она услышала, что пришли мастера, и выкинула из головы мысль о лихорадке. Сегодня во что бы то ни стало нужно выбить из них желаемый оттенок зеленого, в противном случае придется окрасить деревянные панели в голубой, и дело с концом. Разумеется, тогда придется менять шторы. А эти можно повесить в другой комнате – в маленькой спальне для гостей на третьем этаже. Нет, пожалуй, лучше в большой. Но это означает, что… Она свернула газету и отправилась к мастерам.

В середине дня пошел дождь. Мэри ему была рада – он принесет хоть какую-то прохладу. Даже при открытых окнах дом, пропитанный запахом краски, напоминал раскаленную печь.

Часом позже, видя, что низкие серые тучи сплошь заволокли небо, а дождь не прекращается, Мэри отпустила мастеров. В такой день краска все равно не высохнет.

– Однако завтра вам придется явиться несколько раньше обычного, – приказала им она. – Теперь, когда мы подобрали наконец подходящий цвет, мне хочется закончить все побыстрей.

Они поклялись, что придут.

Мэри решила выпить кофе возле балконной двери. Дождь ее уже не радовал. Ведь ее любимым местом был балкон. И она пользовалась любой возможностью посидеть там хоть несколько минут, наблюдая, словно из театральной ложи, за тем, что происходит на улице. Торговцы, расхваливающие свой товар, превращались в певцов, распевающих арии. И хотя она ни за что не призналась бы в этом, утренние сцены на Ройал-стрит были для нее намного интересней спектаклей в опере.

Однако сегодня улица была необычно молчалива. Слишком сильный дождь. Слышны были только звон церковных колоколов и шум колес проезжающих экипажей. И шелест дождя.

Мэри думала о дожде, о краске в зале, которая, похоже, не скоро просохнет, и внезапно осознала, что и звон колоколов, и шум колес как-то затянулись. В сущности, они не прекращались все то время, что она простояла у окна. Поставив пустую чашку на стол, она вышла на балкон.

Мэри тут же насквозь промокла, однако совершенно не замечала этого. Она стояла, глядя на происходящее внизу, на улице, и не верила своим глазам. Повсюду, куда ни посмотри, улица была запружена экипажами, фургонами, колясками. Они двигались медленно, непрерывно, в строгом порядке, останавливались, чтобы пропустить транспорт, идущий по поперечной улице, вновь трогались с места и неспешно устремлялись дальше, прочь из города. Под траурный перезвон колоколов.

И Мэри впервые пришло в голову, что действия Бертрана вполне разумны. Похоже, и остальные следовали его примеру.

Сердце у нее сильно колотилось. «Мне тоже надо ехать. Они знают что-то, чего не знаю я. Я останусь в Новом Орлеане одна-одинешенька». В панике она захлопнула дверь и прислонилась к ней, словно пытаясь преградить дорогу опасности.

Затем ей стало стыдно. «Мэри Макалистер, – сказала она себе, – ты просто дура. Посмотри, какую лужу ты устроила на любимом ковре Mémère. Ну что тут особенного? Подумаешь, сорок—пятьдесят экипажей. Уезжает от силы сотня человек».