остался никто. На следующий день пришло солнце, и снег начал таять, а ещё через день к поселению прибыл обоз с зерном из соседней деревни: дикари всё же решили выдать лесным жителям долг, который те с лихвой выплатили за три сезона. «Ты знала, что так будет?» — спрашивала озадаченная Димеона, но Мелисса, превратившаяся к тому времени в бледное привидение, лишь сдавленно улыбалась в ответ.

Прошла ещё пара лет, сердечные раны зарубцевались, да и служение Фериссии занимало теперь уже всё время, так что на молодых почитателей, наконец обозначившихся в деревне, у меня редко находилась минутка. Я наконец-то взрослела, да и Мелисса обогатилась годами: руки её огрубели от постоянной работы, лицо тронули первые морщины, но душою она по-прежнему оставалась прекраснее всех, кого я знала.

Потом случилось Событие — я сразу понял, что это оно, хотя воспоминания здесь и были такими же бессвязными, как все прежние попытки Димеоны поведать о нём. Вот, пробудившись от медитации, я слышу отдалённые крики... А вот, со всех ног прибежавши в деревню, вижу дома все в огне, и воющих женщин, и мёртвых мужчин, и смеющихся чужаков с ножами и луками. Моё появление для них — неожиданность, так что, услышав голос Мелиссы, я успеваю добраться до Храма прежде, чем меня схватят. Картина ужасна: храм разорён, святыни втоптаны в грязь, трое варваров держат Мелиссу, а четвёртый, злобно смеясь, кинжалом вскрывает на ней платье, словно бы случайно оставляя глубокие, до рёбер, царапины. Времени на размышление нет — ни о чём не задумываясь, я бросаюсь на чужаков, не чувствуя боли, не чувствуя ран, не замечая, как меня отбрасывают в сторону — я поднимаюсь и бросаюсь на них снова и снова. Мои глаза застилает кровавый туман, кажется, я убиваю кого-то, хотя и не успеваю понять, как именно. Я куда-то бегу, с кем-то дерусь, ветви хлещут меня по лицу, рядом кто-то кричит, я рычу в ответ... Наконец, силы окончательно покидают меня и я проваливаюсь в небытие.

Когда я прихожу в себя, вокруг лес, на моих руках следы крови, а прямо передо мной лежит мёртвый чужак. Очистив сердце молитвой, я с трудом нахожу путь домой. В деревне — пустота и уныние: после похорон выжившие большинством голосов решают идти дальше в лес, а оставшимся без кормильцев предстоят тяжёлые времена. Мелиссу я нахожу в храме — она ранена, но жива. Я падаю перед ней на колени, и во всём признаюсь, и рассказываю, и плачу, и отдаю себя на её суд, умоляя или простить меня и просить о прощении Фериссию, или велеть мне, отступнице и еретичке, предать себя смерти. Жрица слушает, на губах её играет непонятная ещё мне улыбка. Наконец, когда я иссякаю и замираю в смиренном молчании, она кладёт руку мне на голову, и голос, ещё недавно такой глубокий и чувственный, а ныне — ледяной со стальными нотками, произносит эти страшные слова:

— Не вини себя, о, дитя, ибо ты всё сделала правильно: ты защитила свою деревню от диких людей — воистину, ты можешь собою гордиться!.. Ты истребила некоторых из них, и это наполнило моё сердце радостью — так давай же забудем печали, ибо теперь начинается новая эра — эра, в которую мы вернём Фериссии былое могущество и власть над миром!

Я слушаю эти слова, словно заворожённая, слушаю — и не слышу, не в силах понять ни их, ни того, что случилось с Мелиссой, и падаю опять на колени, и снова плачу, и прошу Мелиссу одуматься, вспомнить о том, что Фериссия есть любовь, но та хладнокровно и очень доходчиво объясняет мне, что раньше думала так же, но теперь поняла, как она заблуждалась, и что у жителей леса нет иного выхода, кроме как самим позаботиться о себе. Мне кажется, что я сплю, я пытаюсь кричать — но слова застревают у меня в горле. Я лишь смотрю в лицо наставницы, ставшее вдруг чужим, похожим на застывшую маску, смотрю и не верю. Так продолжается какое-то время: со мной говорят, я куда-то иду... Наконец, тьма смыкается надо мною.

За год, минувший с тех пор, в лесной жизни не произошло значительных изменений. Деревенька пришла в упадок, и, если бы не дары, которые приносили потянувшиеся к новой пророчице посланники от других общин, было бы совсем худо. Идея войны против диких людей всецело завладела сознанием Мелиссы — она уже не занималась ничем, кроме планов и проповедей, а остальное время проводила в уединении, в медитации. Димеона, на хрупкие плечи которой легли теперь все заботы по храму, справлялась со всем как могла, в ответ получая лишь ледяные улыбки и наставления, суть которых сводилась к тому, что она должна увидеть, наконец, жизнь в истинном свете.

Потом, когда пришло новое лето и война была делом решённым, Мелисса, раздосадованная упорством строптивой ученицы, отправила ту к диким людям, чтобы она могла воочию убедиться, насколько глубоко те погрязли в грехе. Димеона, впрочем, восприняла эту ношу с радостью: во-первых, жизнь бок о бок с Мелиссой становилась для неё уже нестерпимой, а во-вторых, в посещении диких земель она видела шанс всё исправить: если быстро научить всех диких людей ходить путями Фериссии, никакой войны не будет, а Мелисса, увидев это, опять станет доброй.

Дальнейшее мне было уже известно: и проповеди, и путешествие из города в город, и слёзы в подушку, и большой новый мир, а потом — возвращение в Сказку. Воспоминания заканчивались событиями в Префектуре — в коварстве эльфов девушка увидела лишь ещё одно подтверждение слов Мелиссы о греховности диких людей, после которого ей только и оставалось, что передать мне капсулу и ждать встречи в лучшем мире. Это решение было непростым, но одновременно оно принесло нимфе покой и завершённость, каких она не испытывала за всю свою жизнь: ничто в мире больше не имело для неё значения, и она с чистой совестью могла посвятить остаток дней тому, что считала правильным, — защите города-крепости от зарвавшегося эго Мелиссы.

Глава двадцать пятая, в которой Максим сидит на