— Не исключено… Степка, у вас на дворе есть петух?

— Не-а…

— А слышала, он кричал?

— Ага… Ига, давай поглядим!

Они, мешая друг другу, сняли с полки мятый самовар, стащили на пол чемодан со старыми калошами, животами легли на прогнувшиеся доски. В стене светилась горизонтальная щель шириною в два пальца. Прильнули к щели.

Двор за щелью был явно не тот . И время явно не то . Скорее всего, август. На рябинах краснели гроздья, лебеда у забора тоже была красноватая. Но тепло… Вместо поленницы был виден бревенчатый домик с двумя распахнутыми окнами и с крылечком. По траве ходили пестрые куры и медно-огненный петух с повисшим набок гребнем. Петух остановился, распустил крылья и опять весело поорал. Ветер топорщил на нем перья.

«Репивет», — мысленно сказал петуху Ига.

Неподалеку от крыльца дядька в синей майке, с бугристыми мышцами на плечах и руках чинил мотоцикл. Издалека не разберешь, какой марки. На подоконнике умывался черно-белый кот. Коты, они одинаковы во все времена. Может, крикнуть в щель: «Дяденька, какой нынче год?» Если и услышит, решит, что кто-то дразнится или спятил. Да и вообще… наверно, это нельзя…

— Ига, это, наверно, те дни, когда мальчики снимали кино.

— Скорее всего…

Но оказалось, что совсем не те…

На крыльцо вышла девочка лет десяти. Ветер трепал на ней синий сарафанчик и дергал в косичках синие ленты. Девочка держала газетный кулек.

— Цыпы-цыпы-цыпы… — позвала она. Куры сломя голову кинулись к крыльцу. Петух, не роня достоинства, двинулся за ними. Девочка стала разбрасывать корм. Куры загалдели и принялись толкаться. Петух, все так же не теряя спокойствия, раздвинул их и при этом клюнул ближнюю хохлатку. Девочка погрозила ему пальцем. Кулек выскользнул у нее из руки, ветром его отнесло в лебеду, развернуло. Девочка всплеснула руками. кинулась следом. Но развеянную крупу разве соберешь! А кусок газеты взмыл, полетел — и прямо к щели, в которую смотрели Ига и Степка. Словно кто-то нарочно постарался! Бумага прижалась к доскам, затрепетала, закрыла наполовину щель. Ига высунул пальцы, втянул внутрь газетный клок.

— Степка, смотри…

На газетном краешке выше мелкого текста было напечатано: «Вечерний Ново-Груздев. № 211. 19 августа 1960 г.»

— Вот какое там время.

Степка вдруг сказала шепотом:

— Это папин день рожденья. Он, конечно, в другой год родился, позже, а число то самое…

И какая-то другая она сделалась, будто затвердевшая. Но не надолго, на несколько секунд. А потом опять зашевелилась и шумно прошептала:

— Ига, а если выломать доску и вылезти туда ? Значит мы окажемся в том году ?

По Иге снова пробежал озноб.

— Степка, не вздумай!

— Почему?

— Потому что мы не знаем. Как там и что… Всякое же может быть…

— А что?

— Ну… это же не наше время. Вдруг прыгнем туда и пропадем. Или не сможем вернуться… Или сделаем случайно что-то такое, чего потом никто не расхлебает. Есть такой рассказ, про бабочку…

— Какой рассказ? — спросила она с ноткой недовольства.

— Будто один человек на машине времени поехал в давнее прошлое, к динозаврам. Ну, как турист. Ему велено было: за очерченный круг не ступать, ничего-ничего там не трогать. А он, дурак, раздавил бабочку… А когда вернулся, оказалось, что в его времени все не так, гораздо хуже…

— Из-за бабочки?

— Из-за пустяка может многое случиться. Есть еще басня про гвоздь. Кузнец, когда подковывал коня, случайно взял плохой гвоздь, и подкова скоро отлетела. А случилось это на войне, во время боя. А на коне сидел маршал. Он с коня слетел, его затоптали. Солдаты увидели, что главный командир убит — и бежать. Враг ворвался в столицу, потом захватил всю страну…

Степка молчала.

«Какой ты рассудительный, — словно сказал кто-то внутри Иги. — Просто трусишь, вот и все…»

И все же он не просто трусил. Он боялся разрушить что-то хрупкое, вроде своей Конструкции на столе, если вдруг нечаянно заденешь локтем. А если он и боялся за кого-то , то не столько за себя, сколько вот за нее… которая виновато посапывает рядом.

Иге захотелось оттащить Степку от щели. Но она вдруг отодвинулась сама, вздохнула, словно ей вмиг надоело подглядывать за жизнью в чужом времени.

4

Степка снова уселась на сундуке. Ига сел рядом.

«Интересно, почему я не удивляюсь этому чуду с кладовкой? Может, потому, что я внутри него ?»

А Степка вдруг сказала:

— Интересно, где мы? Ига, а может, нам все это просто кажется? Или мы спим? Или…

— Что «или»? — насупился Ига.

— А вдруг нас нет на свете? Ведь кладовки-то нету… Может, мы уже умерли?

Игу опять щекотнуло мурашками.

— Щипни себя и узнаешь: живая или нет, — буркнул он.

— Я сама себя щипать боюсь. Лучше ты меня… — Она локтем вперед протянула к нему голую руку. Тощенькую, беспомощную. Ига понял, что не дотронется до нее.

— Нет уж, лучше ты меня… — И придвинул к ней ногу. Степка несмелыми пальчиками попыталась ущемить его икру.

— Не-а, у тебя мускулы крепкие, не щипаются…

— Ох уж, крепкие! — Ига с непонятной злостью ущемил пальцами кожу. — Уй-я… Нет, Степка, мы еще живые.

Она вдруг заливисто засмеялась.

— Тихо ты. Услышат…

— Да никто не услышит! Кладовки же нет на свете … Я теперь понимаю, почему бабушка меня ни разу не нашла, когда я здесь пряталась.

— А… зачем пряталась?

— Если все надоедало…

— Что надоедало? — спросил он с неожиданной тревогой.

— Ну, вообще… Дед с бабушкой…

— Они тебя обижают?

— Не-а… Наоборот. Притворяются, что любят.

— С чего ты взяла, что притворяются? Может, правда любят.

— Не-а. Я же знаю. Я им ни к чему… И сама я тоже, притворяюсь, что люблю их. Так и живем. Забавно, да?

— А почему ты тогда у них? Зачем здесь оказалась?

Степка сказала со взрослой умудренностью:

— Всякие обстоятельства… У нас там рядом с домом завод, от него дым всякий день, а у меня бронхиальная астма случилась. Еще и сейчас остатки есть, хрипы внутри. Послушай, если не веришь. Приложи ухо к спине… — И повернулась к Иге острыми, обтянутыми зеленым платьицем лопатками.

Иге что делать-то? Осторожно приложился щекой к платьицу. Ощутил расплюснутым ухом острый позвонок. Хрипов не расслышал, потому что громко стукали два сердца — Степкино и его. Но сказал с сочувствием: