Однако синоним не отставал. Словарь Вебстера продолжал гнаться за нею по коридорам библиотеки, выкрикивая ей вслед: «Чудовище! Чудовище!» Об этом кричали яркие флажки на улице. Она прочитывала это проклятие на рекламных щитах и афишах. Потом у библиотеки остановилось такси, и из него, размахивая руками, выскочил ее улыбающийся отец. При виде него Калли слегка воспрянула духом, и голос Вебстера умолк в ее голове. Ее отец не стал бы так улыбаться, если бы у него не было хороших известий для нее. Калли рассмеялась и, чуть не упав, бросилась вниз по лестнице. Однако не прошло и пяти секунд, которые ей потребовались на то, чтобы спуститься, как все изменилось. Чем больше она приближалась к Мильтону, тем яснее ей все становилось. Она уже знала: чем шире улыбка, тем хуже новости. Вспотевший в своем костюме Мильтон продолжал улыбаться, и в отблеске солнца снова промелькнула запонка с трагической маской.

Они всё знали. Ее родителям сказали, что она — чудовище. И тем не менее Мильтон открывал ей дверцу, а из машины на нее смотрела улыбающаяся Тесси. Такси довезло их до ресторана, и вскоре они уже сидели за столом и рассматривали меню.

Мильтон выждал, пока подадут напитки, и после этого с официальным видом приступил к разговору:

— Ты знаешь, что сегодня мы с мамой немного поболтали с твоим врачом. Самое приятное заключается в том, что уже на этой неделе ты вернешься домой и не пропустишь занятий. Теперь что касается неприятной стороны дела. Ты готова ее выслушать, Калли?

Взгляд Мильтона говорил о том, что все не так уж плохо.

— Неприятная сторона заключается в том, что тебе предстоит небольшая операция. Совсем небольшая. Операция — это даже не то слово. Доктор назвал это просто процедурой. Тебе дадут наркоз, и ты переночуешь в больнице. Вот и все. А если будет больно, тебе сделают обезболивающий укол.

После этого Мильтон решил, что он выполнил свои обязанности. Теперь за дело взялась Тесси. Она наклонилась к Калли и похлопала ее по колену.

— Все будет хорошо, милая, — сдавленным голосом произнесла она.

И Калли увидела, что глаза ее покраснели от слез.

— Что это за операция? — спросила Калли.

— Это просто небольшая косметическая процедура, — ответил Мильтон. — Как удаление родинки. — И он игриво зажал нос Калли двумя пальцами. — Или выправление носа.

— Не смей! — раздраженно отдернула голову Калли.

— Прости, — Мильтон, замигав, откашлялся.

— А что со мной такое? — срывающимся голосом спросила Калли. Слезы ручьями бежали по ее щекам. — Что со мной, папа?

Лицо Мильтона потемнело. Он тяжело сглотнул. Калли ждала, что он с минуты на минуту процитирует Вебстера, но он этого не сделал. Он просто смотрел на нее своими темными и полными любви глазами. И любви в глазах было столько, что не поверить ему было невозможно.

— У тебя что-то не в порядке с гормонами, — сказал он. — Я всегда считал, что у мужчин мужские гормоны, а у женщин — женские. Но, похоже, у всех есть и те и другие.

Калли ждала продолжения.

— Видишь ли, у тебя слишком много мужских гормонов и недостаточно женских. Поэтому доктор считает, что тебе время от времени надо делать инъекции, чтобы все пришло в норму.

Он так и не произнес этого слова. И мне не удалось вынудить его сделать это.

— Все дело в гормонах, — повторил Мильтон. — А это такая ерунда, по большому счету.

Люс считал, что пациентка в моем возрасте в состоянии все понять, и поэтому в тот день он выложил все начистоту. Своим медоточивым, обаятельным голосом, глядя прямо мне в глаза, он сообщил, что мой клитор несколько превышает размеры, свойственные обычным девочкам, после чего набросал мне те же схемы, что и моим родителям. А когда я потребовал от него объяснений относительно предстоящей операции, он лишь ответил:

— Нам надо привести в норму твои половые органы, — и ни слова не сказал про гипоспадию, так что я начал предполагать, что это слово не имеет ко мне отношения. Возможно, я просто не понял контекста? Может, доктор Люс имел в виду другого пациента? Словарь Вебстера утверждал, что гипоспадия является патологией пениса. Но ведь доктор Люс сказал, что у меня клитор. Я понимал, что и то и другое развивается из одних и тех же зародышевых половых желез, но какое это могло иметь значение? Если специалист говорил, что у меня клитор, то кем же я мог быть как не девочкой?

Эго подростка аморфно и расплывчато. Поэтому мне было несложно переливать свою личность из одного сосуда в другой. В каком-то смысле я мог принять любую уготованную мне форму. Единственное, что мне было нужно, так это знать ее размеры, которые мне и предоставлял Люс. А мои родители оказывали ему посильную помощь. Меня тоже чрезвычайно привлекала мысль о том, что все может быть решено, и в этот момент, лежа на кушетке, я не задавался вопросом, как это будет соотноситься с моими чувствами к Объекту. Я хотел лишь одного — чтобы все это закончилось. Я хотел вернуться домой и навсегда забыть об этом. Поэтому я слушал Люса и не возражал.

Он объяснял, что инъекции эстрогена увеличат мою грудь.

— Конечно, ты не станешь Рэкуэл Уэлч, но и Твигги ты перестанешь быть.

Количество волос на лице уменьшится. Голос поменяет тембр с тенора на альт. Но когда я поинтересовался, наступят ли у меня менструации, доктор Люс был откровенен.

— Нет. Никогда. И ты не сможешь рожать детей, Калли. Так что если ты захочешь создать семью, тебе придется кого-нибудь усыновить.

Я спокойно воспринял эти известия. В четырнадцать лет меня мало волновала проблема рождения детей.

В дверь постучали, и в щелке появилась голова медсестры.

— Простите, доктор Люс. Можно вас на минуточку?

— Это как скажет Калли, — он улыбнулся мне. — Не возражаешь, если мы ненадолго прервемся? Я сейчас вернусь.

— Хорошо.

— А ты пока подумай, может, у тебя есть ко мне какие-нибудь вопросы. — И он вышел из комнаты.

Однако, когда он ушел, я не стал думать ни над какими вопросами. Я сел, ощущая в голове полную пустоту. Это была пустота покорности. Руководствуясь безошибочным детским инстинктом, я принял то, чего хотели от меня мои родители. А они хотели, чтобы я оставался таким, каким был. И именно это теперь обещал мне доктор Люс.

Однако низко проплывавшее облако лососевого цвета вывело меня из этого состояния. Я встал и подошел к окну, чтобы взглянуть на реку. Прижавшись лицом к стеклу, я начал всматриваться вдаль, туда, где поднимались небоскребы, обещая себе, что, когда вырасту, непременно буду жить в Нью-Йорке.

— Это мой город, — произнес я вслух и снова разрыдался. Стараясь остановить слезы, я принялся бродить по кабинету, пока не оказался перед одной из миниатюр с персидскими принцами. В узкой рамочке из черного дерева две крохотные фигурки занимались любовью. Несмотря на предполагаемые физические усилия, лица их оставались спокойными и умиротворенными. Они не отражали ни напряжения, ни экстаза. Естественно, главным на этой миниатюре были не лица. Геометрическое расположение тел и изящная каллиграфия конечностей фокусировали взгляд на гениталиях. Лонные волосы женщины казались вечнозеленой порослью на фоне ее белоснежного тела, из которого высовывался красный побег пениса мужчины. Я стоял, рассматривая изображение. Я хотел понять, как созданы другие люди, и не мог идентифицировать себя ни с кем из них. Я одновременно ощущал страсть мужчины и удовольствие женщины. Сознание начало заполняться темными предчувствиями.