— Пусть они нам прислуживают и мудрые речи слушают, — сказал Сеид-хан, явно довольный и только что продемонстрированной своей силою, и приемом, который грозил превратиться в широкое застолье.

— Хорошо ли вам живется на нашей земле? — с лукавой улыбкой спросил Сеид-хан.

— Мы на земле нашего Государя! — так же широко улыбаясь, ответил Чулков. — Государь землю эту хану Кучумке в удел пожаловал, а тот забаловал. Вот пришлось маленько его образумить...

— Это земля Чингизидов.

— Нет, мил человек. Это земля Сибирская, а живут тут люди вольные, кои в подданство Русскому Государю сами пришли, еще сто лет тому, а Кучум их примучил да в рабство продавал.

Пошли разговоры о том, кто здесь старше да как хорошо на государевой службе, тем более что все вины будут прощены. Мещеряк слушал не только то, что говорилось за столом, что переводили толмачи. Он прекрасно понимал, о чем говорят между собою и мурзы. Понимал татарскую речь и Ясырь, и многие казаки, сидевшие за столом. А между собою мурзы говорили совсем не то, о чем переговаривались Сеид-хан и Чулков.

Казаки почти ничего не ели. И прислуживавшие за столом стрельцы меняли блюда нетронутые.

Подали на больших деревянных блюдах огромных рыб.

Карача, вероятно, считался у мурз весельчаком, во всяком случае, на каждое его слово они либо хихикали, либо откровенно смеялись, а он потешался над русскими, над их манерами, над их бородами, слабостью, малочисленностью, не подозревая, что казаки понимают его.

Подвернув рукава, Карача потянулся к блюду.

— Это рыба казачья! — сказал он соседям. — Посмотрите, какая она большая и жирная, наверное, отъелась на тех казаках, которых мы утопили в реках. А может быть, это они превратились в рыбу. Особенно я помню одного, самого задиристого... Ермака.

Страшная рука притиснула сверху руку Карачи к столу.

— Что? Что такое? — загалдели мурзы.

— Мещеряк! — крикнул Чулков.

— По обычаю, сначала берет с блюда хан, — сказал Мещеряк, — а уж потом — его холопы!

Сеид-хан улыбнулся, зато Карача побагровел, пытаясь вытащить руку из-под черного кулака казачьего атамана.

— Убери свою грязную клешню, — пробормотал он по-татарски. — Не то я вырву ее!

— Самая грязная рука чище твоей души! — по-татарски сказал Мещеряк. — Подними свою поганую рожу и посмотри мне в глаза, может, вспомнишь?

— Воевода! — плохо понимая, что происходит, закричал Сеид-хан. — Твои люди нарушают обычай и затевают ссору.

— Атаманы! — закричал Чулков.

Татарские воины схватились за сабли.

— Обычай? — все так же по-татарски проговорил Мещеряк. — А иу-ко, вспомни, Карача, как ты заманил атамана Кольца, который шел тебе на помощь, и убил их, безоружных, на трапезе!

Карача вырвал руку, вскочил и плюнул в лицо Мещеряку. Страшный удар повалил его навзничь. Карача рухнул, потянув за собою воинов. Черкас размозжил лицо Карачи деревянным блюдом.

— Бей их! — проревел Мещеряк, перепрыгивая через стол и круша тяжелым рукавом кольчуги головы врагов.

Исходившие гневом казаки кинулись на стражу. Изрубленные и увечные, они били молодых и сильных воинов, которые даже не успевали выхватить сабли или прикрыться щитами.

Перевернув столешницу, атаманы придавили пятерых татар к стене, и тут пошли в ход засапожные ножи.

Видя, что началось то, чего он опасался, но не мог предотвратить, Чулков метнулся к окну и крикнул:

— Сполох! В ножи басурман!

Сеид-хана давили в углу и вязали ремнями стрельцы. Мещеряк вытащил за ноги Карачу и, еле сдерживаясь, прохрипел ему в самое размозженное лицо:

— Ну, держись, супостат! За измену твою — в муках кончишься! Ты у меня долго умирать будешь! — Оглянувшись в дверях, он вывалился с окровавленной саблей на крыльцо. Там вовсю шла рукопашная. Казаков было много меньше. Стрельцы были на стенах, при воротах, отбивались на узких лестницах, ведущих на стены, а казаки бились внизу во всю ширь, во всю удаль боевого мастерства. Ярость и выучка брали свое.

Схватив вторую саблю, Мещеряк прямо с крыльца прыгнул на трех татар и сразу зарубил их. Отмахнувшись, рукоятью сабли в лицо, от четвертого, двумя клинками принял и отбил пущенное в него копье. Черкас бился ногами, крутясь по земле волчком.

Воины Сеид-хана, в большинстве своем хорошо обученные, побывавшие не в одном сражении, никогда прежде не сталкивались с казаками... Они прекрасно держали строй, владели оружием, но не умели драться в одиночку и не владели казачьим спасом.

Казаки дрались всем, что попадало под руки. Легко бросали сабли и наносили оторопелому противнику страшные удары кулаками, локтями, плечами, головой, ногами... Скоро клубки тел, что, сплетясь, катались по двору меж строений и землянок, рассыпались, оставляя распластанные или ползающие тела. Окровавленные казаки споро отряхивались, поднимаясь, готовясь на вылазку.

Мещеряк строил казаков, растолковывал им смысл и цель атаки.

— Черкас, прорубайся к лесу и не пускай их туда... Ясырь, прямо в голову бей, с первым десятком.

В ворота уже ломились оставшиеся за ее стенами воины Сеид-хана. Чулков торопливо выкатил прямо перед воротами пушку и выставил десяток стрельцов.

— Отворяй!

Створки раздались.

— Пли!

Грохнуло в толпу прямо с досками ворот.

— Сары, айда! — закричали атаманы и кинулись на оторопевшего врага в клинки и бердыши.

Грохнули стрельцы со стен.

Во тьме порохового дыма Черкас повел казаков и десяток стрельцов к лесу.

— Готовсь! Пли! — слышал он зычный голос воеводы Чулкова.

Что-то по-татарски, вводя в заблуждение ханских воинов, кричал Мещеряк.

Черкас вывел казаков во фланг и грохнул из всех пищалей, перезарядил и опять грохнул. Однако ханское войско было значительно многочисленней казаков. Опытные есаулы успели перестроить воинов и, прикрываясь конницей, с флангов попятились к лесу.

— Бегом! Шибче... — приказал Черкас. Задыхаясь в дыму, казаки успели пересечь дорогу к отступлению и, дав несколько залпов, рассыпали плотные ряды Сеидовой рати. Всадники и пешие, уцелевшие в сече, хлынули кто куда.

Черкас видел, как на пригорок выскочил Мещеряк, услышал, как он прокричал:

— Это вам за Кольцо! За Ермака!

И вдруг, словно наткнувшись на что-то, потянулся вверх, прочертил над головою саблей и нырнул головой вниз, как в омут с пригорка. Не помня себя, распихивая бегущих татар и стрельцов, кинулся к нему Черкас.

Когда он подбежал к Мещеряку, того уже перевернули на спину. Мещеряк был жив, но в горле у него торчала короткая обломанная стрела, и алая кровь лилась из углов губ.