— Маленькая госпожа! Там пришла одна женщина, которая хочет поговорить с тобой о важном деле. Она ждет уже больше часа.

— Кто она?

— Я не знаю. Она закутана в покрывало и не называет своего имени. Она утверждает только, что ты думаешь день и ночь о том, о чем она хочет говорить с тобой.

— Приведи ее, а сама выйди, — сказала, побледнев, Нейта. Внутренний голос подсказывал ей, что она узнает что — нибудь о Хоремсебе.

Вошла Абракро. Когда Нейта узнала посетительницу, ее предположение перешло в уверенность.

— Благородная женщина, я принесла известие о твоем муже. Собери все свое мужество, чтобы избавить этого несчастного человека от страшных мучений.

Тихим голосом она рассказала про вчерашний суд, про вынесенный князю приговор: быть заживо замурованным на рассвете следующего дня. Страшно бледная, вся трепеща, выслушала Нейта этот рассказ, глухо вскрикнула и лишилась чувств. Абракро вытащила из кармана синий пузырек, дала понюхать Нейте и натерла ей виски и лоб. Нейта почти тотчас же пришла в себя, но была в ужасном возбуждении.

— Милосердные боги! Что могу я сделать, чтобы избавить его от этой нечеловеческой казни? — закричала она, ломая руки.

— Я укажу тебе дорогу к его спасению, — прошептала Абракро. — Взгляни на эту шкатулку. Ее посылает Хоремсебу преданный ему человек. Если тебе удастся передать ее ему ночью (ты это должна непременно сделать сама), он найдет в ней средство, которое, вероятно, спасет ему жизнь, и уж, во всяком случае, избавит его от ужасной казни. Больше я ничего не могу тебе сказать, твой муж будет благословлять тебя и на этом и на другом свете, если тебе удастся это сделать. Мне кажется, ты достанешь печать или кольцо царицы и тебя без затруднения пропустят в темницу.

— Я достану его, Абракро! Этой же ночью у меня будет печать царицы, и я передам шкатулку Хоремсебу или умру! — с лихорадочной энергией выкрикнула Нейта.

— Да помогут тебе боги, благородная женщина! А теперь позволь мне дать тебе капли. Они дадут тебе необходимый покой, чтобы ты могла действовать, не выдавая того, что я тебе доверила.

Полная энергии и холодной решимости, Нейта приказала одеть себя и отправилась в царский дворец. Ее немедленно ввели к Хатасу, оканчивающей свой скромный завтрак. Несмотря на свою смертельную бледность, она была так спокойна и так хорошо владела собой, что царица ничего не заподозрила и действительно поверила, что бессонница была причиной ее расстроенного вида. Хатасу благосклонно беседовала с ней и со снисходительной улыбкой согласилась на робкую просьбу позволить ей остаться в комнате царицы, пока не соберется совет.

Когда доложили о приходе Сэмну, царица в сопровождении Нейты прошла в свой рабочий кабинет и вскоре погрузилась в различные дела, о которых докладывал ей верный советник. Речь шла о всевозможных счетах и непредвиденных расходах, вызванных постройками, сооружаемыми в храме Амона. Хатасу подписала и скрепила печатью приказ своему казначею выдать Сэмну необходимые суммы.

Никогда еще Нейта не вникала с таким напряжением в такие неинтересные дела. С лихорадочным волнением следила она за каждым движением обоих собеседников, затем ее взгляд упал на кольцо, которое только что употребила в дело царица. Это была ее личная печать, известная всем. Если Нейте удастся овладеть печатью, перед ней беспрепятственно раскроются двери темницы Хоремсеба.

Как будто под влиянием сконцентрированной воли молодой женщины, Хатасу, казалось, забыла про кольцо, закрыв его листом папируса. И, действительно, царица была очень озабочена. Ее беспокоил тревожный вид Нейты, и, кроме того, она торопилась на совет, где ее уже ожидали. Отдав последние приказания Сэмну, она встала, оставив на столе разбросанные планы. Приказав Нейте идти к себе и отдохнуть, Хатасу вышла из комнаты.

Едва портьера упала за государыней, как Нейта схватила кольцо и вышла из кабинета, куда никто не имел права входить в отсутствие царицы.

Наконец наступила ночь, а вместе с ней и время действовать. Нейта приказала приготовить закрытые носилки с четырьмя носильщиками. Надев темные одежды, она закуталась в большое шерстяное покрывало, в складках которого спрятала драгоценную шкатулку. К великому изумлению кормилицы и управляющего, Нейта одна села в носилки и, отказавшись от всех скороходов и факельщиков, приказала идти по берегу Нила. Но как только носилки отдалились на некоторое расстояние от дворца, женщина приказала носильщикам изменить направление и нести ее к храму Амона. Ограда священного места была уже заперта, но привратник, отлично знавший в лицо любимицу фараона, беспрепятственно впустил носилки и указал дорогу к той части строений, где был заключен знатный узник. На небольшом дворе, занятом солдатами, носилки остановились. Нейта попросила подошедшего к ней начальника охраны провести ее к Хоремсебу, так как царица разрешила ей проститься с ним, в доказательство чего она показала ему царское кольцо. Тот поклонился и, объявив, что он должен сообщить об этом жрецу, которому поручено наблюдение за узником, поспешно ушел со двора. Нейта ждала, дрожа от нетерпения и страха. Но при виде старика, подходившего к ней в сопровождении начальника охраны, она вздохнула с облегчением. Она встречала старого жреца у Роанты и знала, что он был другом Рансенеба.

— Почтенный Аменофтис, позволь мне войти в темницу моего супруга! Тронутая моей просьбой и моими слезами, наша славная царица позволила мне проститься с ним. Рансенеб знает, что я надеялась на эту милость. Вот кольцо царицы, которое подтвердит мои слова.

Жрец взял кольцо и внимательно осмотрел его при свете факелов.

— Это печать фараона. Сойди, благородная женщина, и следуй за мной. Уважаемый прорицатель предупредил меня о возможности твоего посещения.

Утром последнего дня, который ему оставалось прожить на этом свете, Хоремсеб был переведен из подземной темницы в другую, ближе к месту казни. Это был каменный мешок без потолка. Только навес из досок закрывал половину камеры. Под этой крышей стояли каменный стол и скамейка и лежал пук соломы. Днем воздух и солнечный свет свободно проникали в это последнее убежище осужденного. Теперь же над темницей небо раскинуло свой темно — синий купол, сверкавший мириадами звезд, и бронзовая лампа над столом распространяла свой бледный, колеблющийся свет.

Хоремсеб сидел, облокотившись на стол и закрыв лицо руками. В душе его происходила ужасная борьба, и он всем существом дрожал от тоскливого страха, который испытывают все смертные в ожидании разлучения тела с душой.

Придя в себя после долгого обморока, князь чувствовал полное изнеможение, но эта благодетельная апатия скоро рассеялась и уступила место отчаянию и страшному возбуждению. Он был осужден на смерть. Но если то, во что он верил, было справедливо, то он не мог умереть, и это самое желанное бессмертие, для достижения которого он погубил столько невинных жизней, становилось бесконечной мукой по кровавой иронии судьбы. И каждый час приближал его к той ужасной минуте, когда, замурованный в тесной нише, лишенный воздуха и пищи и отделенный от всего живущего мира, он будет томиться в бесконечной агонии. Он скрежетал зубами, и тело его покрылось холодным потом. И если при таких нечеловеческих условиях он все — таки умрет, какие муки ожидают его душу, когда ее телесная оболочка, лишенная бальзамирования и погребения, рассыплется в прах? При этой мысли им овладел страх смерти и неизвестности в загробном существовании, одинаково волновавший людей всех времен, так как человеческие чувства никогда не меняются. Теперь, как и тысячи лет назад, ненависть и любовь, жадность и гордость были вечными причинами наших падений, и преступники всех эпох, как и все при приближении смерти чувствовали себя в глубине души подавленными. Врожденный инстинкт ответственности за свои поступки пробуждался в их уснувшей совести и заставлял их дрожать перед готовой поглотить их бездной, где им уже нельзя будет грешить, как на земле, но где, может быть, они не избавятся от последствий своих преступлений.