Омлет оказался прекрасным, и вскоре Энни привыкла к вкусу вина. Бутылка опустела быстро, и Юэн заказал другую.

— А вы часто приходили сюда со своей женой? — спросила Энни.

— Да я вообще не уверен, что в Париже осталось такое место, где бы мы не побывали с Евой. — Он оглянулся по сторонам. — Обычно мы сидели вон за тем столиком у окна.

— А у вас есть фотография Евы?

Юэн раскрошил кусочек хлеба на красновато-белую клетчатую скатерть.

— Я выбросил фотографии после… после того, что случилось.

Энни положила ладонь поверх его руки.

— Вы хотите об этом поговорить?

Он взглянул на нее с трагическим выражением лица.

— А вы не против? Я никогда прежде не говорил об этом, но сегодня все кажется таким необычным.

— Тогда почему бы вам не рассказать мне все с самого начала? — нежно сказала Энни.

Его рассказ был безудержным потоком чувств: гнева и горя, сопряженных с бессмысленной утратой трех молодых жизней. «Ева взяла с собой детей, чтобы купить балетные туфли. Мы даже повздорили. Я считал, что малыши еще слишком маленькие, ведь им было всего по три годика».

Вино начало оказывать свое действие. Речь Юэна становилась бессвязной, а по гладким оливковым щекам покатились слезы. Энни лишь беспомощно наблюдала за ним. Спустя какое-то время она сказала:

— Ну же, милый. Думаю, будет лучше, если я отведу вас в отель.

Она сидела в кровати, чувствуя, как кружится голова.

«Ну, Сил, похоже, у меня крупные неприятности».

На кровати рядом с ней лежала мальчишеская фигура Юэна Кэмпбелла. Он был полностью одет, лишь на ногах не было кроссовок.

«Боже правый, Энни! — засмеялась Сильвия. — Завтра ему будет ужасно неловко».

Энни скользнула под одеяло, продолжая мысленно вести беседу с Сильвией.

«Это так странно, Сил. Здесь, за границей, все совершенно по-другому».

«Мне кажется, Энни, — с приятным изумлением сказала Сильвия, — что тебе очень нравится Юэн Кэмпбелл».

«Но он слишком молод для того, чтобы мне нравиться, Сил. То есть я хочу сказать, что нам с тобой в этом году стукнет сорок шесть».

Сильвия засмеялась.

«Меня бы это не остановило, подружка».

Деревья, тянувшиеся вдоль канала Святого Мартина, пробуждались к жизни, выбрасывая бледно-зеленую листву. Множество симпатичных мостов соединяли два нешироких берега. В беспокойной водной глади отражались лучи восходящего солнца, и она была ослепительно яркой. В воздухе, напоенном свежестью и прохладой, пахло солью. Некоторые стоящие вдоль берега скамейки, сделанные из кованого железа, были уже заняты людьми: два древних старика о чем-то сосредоточенно разговаривали, какая-то женщина рисовала эскиз.

— Я бы, наверное, никогда не пришла одна в это место, — весело сказала Энни, прогуливаясь с Юэном. — Париж сейчас кажется мне совершенно другим.

Юэн сжал ее руку.

— Я чуть было не передумал идти в Сакре-Кер вчера вечером, полагая, что это окажется слишком болезненным потрясением для меня. И сначала все так и случилось, но потом я увидел тебя… — Он буквально вприпрыжку, словно ребенок, пробежал несколько шагов вперед, так что Энни пришлось поторопиться, чтобы догнать его. — А знаешь, ты мне понравилась с самого начала. Я помню, как сидел рядом с тобой в том ресторане, ты еще читала «И восходит солнце»…

Юэн съездил в свой отель за одеждой. Энни сидела за туалетным столиком и, глядя в зеркало, наблюдала за тем, как он сменил джинсы. В его теле, стройном и гибком, не было ни грамма лишнего веса.

Какой же он все-таки юный!

Она поправила волосы и вставила в уши сережки.

— Я готова! — пропела Энни.

Они собирались поужинать на Монмартре.

Юэн все еще был раздет до пояса.

— Ты выглядишь прекрасно, — сказал он и положил руки ей на грудь.

— О боже, — застонала Энни.

Когда в конце концов они отправились на ужин, было уже очень поздно.

Вино почти закончилось, как и ночь. Серый цвет неба сменился бледно-желтым, и в вышине остались лишь две слабо мерцающие звезды. Энни вылила в свой бокал остатки вина и наполнила его до краев водой. У нее болело горло. Они с Юэном разговаривали часами, в основном ожесточенно споря.

— Можно и мне сделать глоток? — спросил Юэн.

Она поднесла бокал к кровати и протянула ему, словно он был маленьким ребенком.

— Допей, если хочешь.

— Нет, спасибо. — Положив руки за голову, Юэн отвернулся.

Энни поцеловала его в мочку уха, а затем стала спускаться ниже, к груди… Она многому научилась за последние два дня.

— Не делай этого! — резко сказал Юэн.

— Я подумала, может, еще один, последний раз… Туристический автобус приедет за мной в восемь.

— Мне невыносимо думать о том, что между нами все кончено. Она допила вино и легла рядом, обвив рукой его талию.

— Милый, было бы сумасшествием продолжать наши отношения. У нас с тобой нет будущего.

— Ты уже говорила это раз сто. — Голос Юэна задрожал. — Главное, что я люблю тебя, а ты любишь меня.

— Не думаю, что ты меня действительно любишь, — мягко сказала Энни. — Всему виной Париж. Это похоже на сказку, где ты — мой прекрасный принц. Только вот я ощущаю себя скорее мачехой, чем Золушкой.

— Что за чепуху ты несешь! — гневно воскликнул Юэн. — И вообще, как ты смеешь говорить, что я не люблю тебя? Неужели я сам не в состоянии определить, что испытываю к тебе?

Энни вздохнула. Она была убеждена, что в отрезвляюще-прагматичном Ливерпуле он увидит все в ином свете.

— Мне бы хотелось верить, что ты снова женишься и у тебя появятся дети.

— А теперь ты рассуждаешь, как моя мать. О Энни! — Он прижал ее к себе. — Как же можно быть такой жестокой?

— Я вовсе не жестокая, милый. Просто я пытаюсь рассуждать здраво.

Юэн начал гладить ее тело, и, казалось, каждое нервное окончание отвечало на эти сладостные ощущения. Пребывая на вершине блаженства, Энни сказала себе, что однажды он поблагодарит ее, встретив женщину своего возраста. А она будет благодарить его. Память об этом отпуске останется в ее сердце навсегда.

Туристический автобус остановился на автостанции Виктория на двадцатиминутный перерыв. Энни вышла на свежий воздух, чтобы размять ноги.

— О Сил, — прошептала она, — как бы я хотела, чтобы ты оказалась рядом. А что, если позвонить Мари и сказать, что я в Лондоне? Мы уже сто лет с ней не разговаривали.

Энни набрала телефонный номер Мари. Прозвучало три гудка, прежде чем женский голос сказал: