— Все хотят славы и власти?

— Не знаю, не забывай, что я царь, и рассуждаю, как царь. Вот Калан, например, считал, что власть, слава — все это суета сует, и главное в жизни — найти внутренний покой, когда у тебя нет ни мыслей, ни желаний, и ты бесстрастно наблюдаешь мир и себя, ничего не оценивая. В такие моменты в человеке пробуждается божественное, и если человек в гармонии с собой, ему вообще ничего не надо. Что ж, каждый вправе думать так, как он хочет. Может быть, есть люди, которые хотят прожить жизнь безвестной серой мышью. — Александр улыбнулся. — А ты-то сама? Разве ты не хотела власти надо мной? Еще как хотела!

Они замолчали, испытывающе глядя друг другу в глаза.

— Значит, ты в моей власти? — улыбнулась Таис.

— С огромным удовольствием твой раб! — И он шутливо потянул ее за нос.

Таис убрала прядку волос Александру за ухо.

— Пора тебе меня стричь, — заметил он.

— Ой, не надо! Я так люблю твои локоны. Знаешь, «кудри делают любовника милее…»

— «…а разбойника страшнее», — закончил Александр. — Я сейчас уже привык, а в детстве ненавидел: чтобы распрямить кудри, надевал на мокрые волосы фригийскую шапку, а Ланика восхищалась: «Ну чем не Парис-Александр!» Я злился. Это я — Парис, я, который хотел быть Ахиллом. (Парис-Александр, виновник Троянской войны, украл Елену, убил Ахилла.)

— Сейчас не злишься, если я восхищаюсь твоей красотой?

— Кстати, новая легенда о моей неземной красоте, — оживился Александр. — Оказывается, я брею лицо, чтобы ничего не скрывало моей красоты! — Александр выразительно поднял бровь. — А не потому, чтобы ты не исцарапала о мою щетину свою нежную кожу.

— А мне нравится новая легенда. Есть в этом что-то… романтическое. А вот я еще хотела спросить…

— Имей совесть, — перебил он. — Сколько можно разговаривать. Подумай и о моих простых мужских потребностях… Ну, так что?

— Что ты скажешь про легенду о том, что твоя мать зачала тебя от божества?

— От божества, — уверенно кивнул Александр. — Ибо я был зачат в любви, а любовь обожествляет людей, разве не так? С таким объяснением легенды я согласен. А с другим? Отвечу словами великого Еврипида:

«…такого не помню, чтоб счастье венчало

рожденного девой от союза с бессмертным…»

(«Ион»).

А я человек счастливый, моя милая, ведь так же?

Позже Таис думала о том, что люди, щедро одаренные, особенные, выдающиеся люди, в какой-то степени обречены на одиночество. Избранным непросто найти достойное окружение. Гениальности трудно с посредственностью. Сам Александр любил людей необычных, не вписывающихся в привычные рамки, имеющих мужество жить по-другому, экстремальных, наделенных богами особенными талантами, таких, как Диоген или Калан. Он считал, что их надо поддерживать особо, так как людям обыкновенным легче добиться успеха, — они знают жизнь и людей, являясь органичной частью мира. Люди же необычные менее приспособлены к жизни, живя большей частью в своем особом мире. Но зато какой же это дар — иметь свой собственный мир! И как здорово, если тебя туда допускают!

Александр, глубоко осознавая несовершенство человеческой натуры, любил людей. Благородство его души заставляло его относиться к другим лучше, чем они того заслуживали. Он был строг к себе, но снисходителен к друзьям. Иногда, устав от человеческой глупости, эгоизма, подлости и неблагодарности, он переживал кризис, уходил от мира, в одиночестве испытывая боль своего умирания и возрождения. В менее серьезных случаях он ограничивался безобидным ворчанием по поводу «этих баранов». Жизнелюбие и убежденный оптимизм выручали его в трудные минуты. И еще: Таис считала, что большим везением Александра было то, что он уже по своему рождению и положению стоял над людьми, и с детства привык быть другим, повелевать и никому не подчиняться.

Флот прибыл в Сузиану, и Александр решил сам спуститься к Персидскому заливу, одновременно отослать большую часть армии с Гефестионом на север. По реке Эвлею Александр намеревался добраться до моря, по нему — до устья Тигра и уничтожить шлюзы и плотины, делавшие Тигр в его нижнем течении несудоходным. Затем он собирался подняться вверх по Тигру и соединиться с Гефестионом в районе города Описа.

В конце апреля они добрались до долгожданного моря! Насколько долгожданным и желанным оно было для Таис, она поняла, когда с радостным криком понеслась в его соленые объятия, слилась с ними и пробыла в них час, пока злой Александр самолично не вытащил ее оттуда после безрезультатных призывов с берега.

— Ты совсем голову потеряла?! Ты забыла, какая ты была больная и слабая? Я не забыл, — строго отчитывал он ее, но Таис, стуча зубами и дрожа всем телом, только хлопала счастливыми глазами. — Все в меру. Да-да, — подтвердил он упрямо, когда она удивленно распахнула глаза — уж кому говорить про меру, да только не ему. — Ты похожа на кошку, свалившуюся в бочку с дождевой водой, — наконец смягчился он.

Таис с энтузиазмом закивала и заскулила от радости, потому что говорить у нее не получалось — не слушался язык, все время попадая между челюстями. Александр на глазах у всех сам растер ее, укутал в покрывало, усадил к костру и не сводил подозрительных глаз.

— Ты ненормальная, апрель, вода холодная, зачем так перетягивать тетиву?

Благоразумия самого Александра хватило ненадолго, в последующие дни они оба проводили часы в воде. Море и солнце делали чудеса; казалось, с каждой минутой в Таис прибывали силы. Ее обнаженная фигура притягивала взгляды не только Александра. Да и немудрено: она была сама женственность, которая представляется в идеале и редко втречается воочию, видение художника и поэта, мечта любого мужчины, воплощенная в жизнь.

Таис была в своей стихии и счастлива. Видя ее счастье, Александр решил углубить его. Однажды поздним утром, когда она, потягиваясь, вышла из своего шатра, вместо лагеря Таис нашла пустынный берег. Она закричала, все поняв, и услышала смех Александра.

— Доброе утро, Пирра!

— Александр! — Она кинулась со слезами радости к нему на шею.

Так начались десять дней их полного, абсолютного счастья — они остались одни на земле! Александр устроил ей этот праздник, хотя поначалу у него были другие планы — работа, как всегда, бесконечная работа. Часть людей, получив от него задания, ушла по морю к устью Тигра, часть он раскидал по окрестностям. На внушительном расстоянии расставил посты, которые оградили их от нежелательных встреч.

В их дюнном царстве минуты и часы перестали играть роль, были только рассветы и закаты, рассветы и закаты, делившие время на день и ночь. Александр никуда не торопился, но и не тяготился праздностью и ничегонеделанием. В первый раз в жизни он жил другим ритмом, без цели и планов, просто так, как жилось. Он не знал, что так можно жить и был приятно удивлен тем, что такая жизнь ему нравится. Они заплывали на лодке далеко в море, ныряли за ракушками на обед, ловили рыбу на ужин, просто рассматривали жизнь моря сквозь толщу воды. Или проводили время на берегу, гуляли по окрестностям, собирали хворост для костра, не встречая на пути никого крупнее черепашек, мышек и ужей. Неужели это было то самое состояние, о котором ему толковал Калан? Просто наблюдать небо, игру волн, ленивое движение облаков, танец колышущейся травы. Быть и ничего более?