Мы попрощались, и женщина вышла, прикрыв за собой дверь. Залесхофф подошел к окну и посмотрел на улицу сквозь прорези в ставнях.

— Метель стихает. И звезды видны. — Потом он потушил лампу и, освещенный огнем камина, вернулся в кресло.

— Залесхофф, я не могу понять, как она меня узнала.

Он усмехнулся.

— А вы внимательно рассматривали ее рисунки?

— Нет. Зачем?

— У нее острый глаз, и она видит кости и мышцы. Усов и бачков явно недостаточно, чтобы обмануть эту женщину.

— Понятно. — Несколько секунд я наблюдал за колеблющимися языками огня в камине. Мне хотелось кое-что сказать, но я не знал как.

— Вы были добры к старику, — произнес Залесхофф.

— Я чувствовал себя обманщиком. — Наверное, от дыма у меня вдруг защипало в глазах. — Господи, какая трагедия! Такой человек сошел с ума!..

— Конечно! — Залесхофф плотнее обернул плечи пледом. Наступила тишина, и я подумал, что он заснул. Но затем послышался его тихий голос, словно Залесхофф разговаривал сам с собой: — Конечно! Совершенно верно. Ужасная трагедия. Проклятие! Беронелли пришлось сойти с ума, потому что он не мог оставаться разумным в этом безумном мире. Ему нужно было найти путь к спасению, создать собственный мир, в котором он что-то значит, мир, где человек может работать, следуя своим устремлениям, и никто его не остановит. Его разум создал ложь, и теперь он счастлив. Он укрылся от всеобщего безумия в своем собственном. Но мы с вами, Марлоу, остаемся среди безумцев. Единственное различие между нами и Беронелли заключается в том, что наши навязчивые идеи разделяют другие граждане Европы. Мы по-прежнему благосклонно слушаем тех, кто убеждает нас, что мир и справедливость могут быть достигнуты с помощью войны и несправедливости, что клочок земли, на котором живет один народ, почему-то лучше клочка земли соседей и что человек, использующий другой набор звуков для восхваления Бога, — наш естественный враг. Мы прячемся во лжи. И даже не даем себе труда придать ей правдоподобие. Если повторять что-то достаточно часто, невольно начинаешь верить. Именно так все устроено. Не нужно думать. Следуйте своим инстинктам. К черту разум. Человеческую натуру не изменишь… Чушь! Натура человека — часть социальной системы, в которой он живет. Измените систему, и вы измените людей. Когда честность выгодна, вы будете честными. Когда забота о соседе означает, что ты заботишься и о себе, братство людей становится фактом. Но мы с вами так не думаем, правда, Марлоу? У нас еще остались «воздушные замки». Вы британец. Вы верите в Англию, в целеустремленность, в бизнес и в подачки для успокоения голодающих неудачников, у которых бизнеса нет. Будь вы американцем, вы бы верили в Америку и в добрые дела, в бесплатные обеды и полицию. Беронелли сошел с ума. Бедняга. Ужасная трагедия. Он убежден, что все законы термодинамики неверны. Безумец? Несомненно. Но мы еще безумнее. Мы верим в правильность законов джунглей!..

Он продолжал говорить. Теперь я уже не могу вспомнить всех его слов. Мои глаза закрылись, и я уснул.

На рассвете Симона осторожно разбудила нас и молча указала на горячий кофе с тостами, которые она поставила на стол. Огонь высушил нашу одежду. В начале седьмого Симона появилась снова, уже в пальто, и сказала, что готова. Мы пошли по свежевыпавшему снегу. Утро было ярким и солнечным.

Попрощались мы в том месте, где на середине склона дорога выходила из-под укрытия деревьев, примерно в километре от границы. Симона объяснила, что дальше ей идти опасно.

Через сорок минут нас арестовал югославский пограничный патруль.

Нас доставили на пограничный пост в нескольких километрах от места задержания.

Югославские чиновники были подозрительными, но вежливыми. В процедурах чувствовалась атмосфера непринужденности, неожиданная для меня. Арестовавший нас пограничник во время допроса стоял рядом, курил и непрерывно сплевывал. Только потом я понял, что их заинтересовал один-единственный факт: мы не итальянцы. Беженцы из Италии считались тут обычным делом.

Залесхофф предъявил свой паспорт, и через час его отпустили. Мне разрешили позвонить вице-консулу в Загреб. Дозвониться удалось не сразу, и пока мы ждали на гауптвахте у печки, нам принесли кофе. К одиннадцати часам все формальности были улажены, и нам разрешили поехать в Загреб с условием, что по прибытии мы немедленно явимся в полицию. Ту ночь, первую за пять суток, я спал в кровати.

На следующее утро, в новеньком югославском костюме, с удостоверением личности, которое выдал мне консул, я вместе с Залесхоффом отправился в Белград. Как приятно встретиться с билетным контролером, не испытывая страха! Я был очень взволнован и чрезвычайно доволен собой. Позвонил Клэр, объяснил, что мне пришлось спешно (не вдаваясь в детали, насколько спешно) покинуть Италию, чтобы избежать обвинений в подкупе при подписании контракта для компании «Спартак», и пообещал быть дома через неделю. Она мужественно не стала расспрашивать о подробностях. Я с гордостью сообщил об этом Залесхоффу.

— На вашем месте, Марлоу, — усмехнулся Залесхофф, — я бы поторопился в Лондон. Если вы в ближайшее время не женитесь на ней, это сделает кто-то другой.

— Полностью с вами согласен.

Я также позвонил в Вулвергемптон. В том, что касается подробностей, господин Фитч не проявил такого понимания, как Клэр. Об ордере на мой арест они узнали от британских властей. Фитч засыпал меня градом вопросов, но я сказал лишь, что неприятности пришлось переждать у друзей, теперь я в безопасности и вскоре приеду в Вулвергемптон. В этот момент телефонистка сообщила, что разговор длится уже шесть минут. Тогда я выпалил, что мои обязанности в Милане следует временно передать Умберто, и повесил трубку.

Приятно было сознавать, что фирма «Спартак» должна мне жалованье за два месяца. Но меня беспокоила одна фраза Фитча: мол, итальянское правительство начало процесс экстрадиции. Я поделился своими сомнениями с Залесхоффом.

— Экстрадиция? — рассмеялся он. — Ерунда! Даже если бы они знали, что вы здесь, все равно не стали бы ничего предпринимать. Во-первых, они понимают, что уже не смогут помешать вашей встрече с Вагасом. Во-вторых, им самим придется давать объяснения. Например, насчет фотографии с паспорта, которую напечатали в газете. Предположим, британские власти захотят узнать, откуда они ее взяли. Нет, думаю, что единственный, кто пострадает, — это Беллинетти. Не хотел бы я оказаться на его месте.

Вероятно, Залесхофф успел связаться с Тамарой, поскольку девушка ждала нас на вокзале в Белграде. Они поцеловали друг другу руки. Трогательное зрелище. Тамара улыбнулась мне:

— Хорошо выглядите, господин Марлоу.

— Мы много ходили пешком, — сказал Залесхофф. — Нет ничего полезнее ходьбы. Где Вагас? Ты его уже нашла?

— Да. Его дом заперт, но я оставила там Федора. Вагас появился вчера и через сорок минут вышел с чемоданом. Федор проследил за ним до отеля «Америка», номер двести десять на третьем этаже.