Руководство Комитета было неоднозначным в профессиональном отношении и по ориентации на членов высшего партийного и государственного руководства, по своему прошлому опыту да и по сугубо личным качествам. Цвигун не скрывал и даже подчеркивал, что ориентируется на Брежнева, которому он верен и которого будет поддерживать во всех ситуациях.

Правда, у Андропова был еще один заместитель — Цинев, тоже назначенный на эту должность по настоятельной рекомендации Брежнева. Цинев действительно был близок к Брежневу, его семье. Все об этом знали, не делал из этого тайны и сам Цинев, более того, постоянно это подчеркивал.

Между Цвигуном и Циневым никогда не было дружеских отношений, что влияло на деловую атмосферу. Тут сказывалась несовместимость личных качеств, различный круг знакомых, индивидуальное понимание путей и способов решения оперативных задач. С назначением Цвигуна на должность первого заместителя председателя Комитета его отношения с Циневым окончательно испортились, что было очевидно для всех. Знал об этом и Брежнев, однако трагедии из этого не делал. Так же поступал и Андропов.

Не все в Комитете приняли назначение Цвигуна с одобрением. У него было немало недругов, отношения с которыми он испортил еще тогда, когда находился в их подчинении. Было немало и таких, которые отрицательно относились к нему только из-за того, что он однозначно ориентировался на Брежнева.

В первые пять-семь лет Цвигун работал довольно напряженно. Решил немало конкретных задач, проявлял большую заботу о сотрудниках органов госбезопасности. Неоднократно выступал инициатором улучшения их материального положения, создания благоприятных бытовых условий, строительства новых домов отдыха, медицинских учреждений.

В политическом отношении его позиция была абсолютно ясна. Он не раз выражал ее словами: «Пусть на меня обижается кто угодно, лишь бы не обижалась советская власть». Как-то произошел такой случай. Министр внутренних дел одной из социалистических стран, как показалось Цвигуну, неодобрительно высказался о советском народе, за что тут же при всех получил от него решительный отпор.

На следующий день Андропов предложил Цвигуну извиниться перед министром. Цвигун отказался, заявив, что, если будет приказ, он извинится, в противном случае так не поступит, потому что для него честь советского народа дороже. Андропов не стал настаивать на своем предложении. В конце концов перед Цвигуном извинился министр.

Работа Цвигуна в Молдавии, Таджикистане, Азербайджане позволила ему глубже познакомиться с национальными особенностями, познать специфику народов, их обычаи, нравы. О молдаванах, таджиках, азербайджанцах он отзывался одинаково лестно. Не случайно у него был широкий круг друзей из этих республик. В каждом выступлении, тосте он всегда говорил о дружбе, сотрудничестве между народами, подчеркивая, что от этого зависит все.

Цвигун отличался преданностью друзьям. Не помню случая, чтобы он отказался от какого-либо друга, не имея к этому серьезных оснований, подвел его, не протянул руку помощи. Он помнил друзей детства, юношеских лет, помнил тех, с кем работал в Молдавии, Азербайджане и Таджикистане, и когда те попадали в беду, всегда получали от него помощь и поддержку.

Так что положительных качеств у Цвигуна было немало. Более того, некоторые ими даже злоупотребляли, обращаясь к нему с просьбами об оказании помощи, в которой Цвигун, как правило, никогда и никому не отказывал.

Но спустя лет шесть-семь с Цвигуном стало происходить что-то неладное. Он заболел, ему сделали операцию, удалили часть легкого, установив раковое заболевание. В течение нескольких лет Цвигун чувствовал себя неплохо, и врачи, прогноз которых поначалу был не очень хорошим, заявили, что этот сильной воли человек справился с тяжелой болезнью, и теперь она ему уже не угрожает. Но в итоге оказалось не так.

Года за два-три до кончины тяжелый недуг стал поражать головной мозг, у Цвигуна стала пропадать память, все сильнее давали о себе знать головные боли, пришлось употреблять в больших количествах лекарства, принимать длительные сеансы облучения, периодически ложиться в больницу, прибегать ко все более тяжелым и длительным курсам лечения.

В последние несколько месяцев болезнь настолько серьезно поразила его организм, что были дни, когда он вообще не в состоянии был воспринимать информацию и происходящее вокруг. За две недели до кончины у меня был с ним короткий разговор по телефону, по ходу которого он путал мое имя и отчество, затруднялся в ответах, не воспринимал мои слова.

В начале января 1982 года выдался день, когда Цвигун почувствовал себя неплохо и вызвал машину для поездки на дачу. По словам водителя, в отличие от прежних дней он вел спокойный, вполне осознанный разговор и, прогуливаясь на даче по дорожке, вдруг проявил интерес к личному оружию водителя. Поинтересовался, пользуется ли он им, в каком состоянии содержится пистолет, потому что по уставу, мол, оружие всегда должно быть в полной готовности, а затем попросил показать его.

Водитель, ничего не подозревая, передал пистолет в руки Цвигуна, и последний сразу же выстрелил себе в висок. Смерть наступила мгновенно.

Цвигун, конечно, понимал, что серьезно болен, что станет обузой для семьи, которую очень любил, что будет еще хуже, и решил добровольно уйти из жизни.

Спустя час в дачный поселок прибыли Андропов, некоторые его заместители, следователь. Врачи были уже там, они констатировали смерть.

Брежнев не подписал некролог по поводу смерти Цвигуна, посчитав неудобным ставить свою подпись, поскольку человек сам ушел из жизни. Думаю, что именно это обстоятельство вызвало поток слухов, измышлений, всякого рода инсинуаций и в какой-то мере травмировало семью Цвигуна.

Супруга знала, что произошло с мужем, однако дочь и сына решили тогда не ставить в известность, они узнали об этом позже. Я же описал эту историю для того, чтобы поставить в ней точку с надеждой, что семья Цвигуна с пониманием отнесется к этим тяжелым откровениям. Помимо этого, у меня было большое желание сказать добрые слова о человеке, который их заслуживает.

В 1988–1991 годах большие кадровые перестановки были произведены во многих подразделениях КГБ и его территориальных органах. Целая плеяда сравнительно молодых сотрудников получила назначение на более высокие должности, в том числе были и такие, кто получил повышение сразу через две-три ступени. Их дальнейшая работа показала, что ошибок при назначениях почти не было.

С назначением на пост председателя Комитета я близко познакомился с более широким кругом лиц, представлявших различные направления чекистской деятельности.

Август 1991 года высветил людей ярче, четче, образно говоря, обнажил их суть. С огромным удовлетворением хотел бы отметить, что неприятных сюрпризов было мало. А вот колоритных, стоящих сослуживцев появилось много. И речь идет вовсе не об их отношении — положительном или отрицательном — к трем августовским дням. Речь идет прежде всего об их гражданской позиции, о долге перед Родиной, о чисто человеческих качествах.

Об одном из них — начальнике военной контрразведки Александре Владиславовиче Жардецком — мне хотелось бы сказать несколько слов.