Он закончил с анкетой для сценарного отдела Би-би-си и перешел к анкете отдела образовательных программ. Его почерк успокаивал его, напоминая немного строгий и элегантный наклонный почерк Елизаветы. На лестнице послышались бегущие шаги. Дверь распахнулась под бесцеремонной рукой. Александру на миг представилась Фредерика в образе охотницы и сам он, зажатый в углу высокой башни, что было нелепо, поскольку побег был бы равно невозможен из любого другого помещения. Александр улыбнулся своим фантазиям, чем привел в раздражение ворвавшуюся к нему Дженни.

– Мне нужно с тобой поговорить, – выдохнула Дженни. – Кроме тебя, у меня никого нет.

– Но стоит ли здесь? – промямлил Александр.

Раньше ему всегда удавалось избегать женских визитов. Именно так ему удалось уберечься от скандалов и сохранить репутацию человека по крайней мере благоразумно скрытного.

– Все сошли с ума. К тому же всем все известно, так что не важно, здесь или где-то еще.

– Наверное, ты права, – вяло согласился Александр, потихоньку закрывая анкеты листами сценария. Дженни сбросила макинтош и платок.

– Когда я тебя вижу, мне сразу легче. Все становится на свои места. Ты представить себе не можешь, что творится в доме. И убери ты эту дурацкую улыбку, ничего смешного нет. Джеффри все крушит и ломает, разбил обеденный сервиз, фарфоровый, представляешь? Джеффри, который в жизни мухи не обидел, который никого и ничего не замечал, а иначе я бы не… Хотя, наверное, это плохая причина для замужества… Впрочем, не важно. Со мной не разговаривает, только с Томасом, и таким жутким фальшивым похоронным голосом. Никогда бы не подумала, честно говоря, что он на такое способен.

– Разумно ли было приходить в таком случае?

– Что ты хочешь сказать? Я не могу оставаться в такой обстановке. Просто не могу. Я должна была тебя увидеть, хоть ты мне, кажется, не особенно рад.

– Как я могу радоваться, когда ты в такой тревоге? Я и сам тревожусь.

Какое-то время она молча ходила по комнате, переставляя и перекладывая то и это: веджвудские чаши с бегущими нимфами среди дерев, камушки в курганчике на камине. Потом глубоко вздохнула:

– Ну вот, здесь мне хорошо. Видишь, я успокоилась. Чем ты тут занимался?

Она подошла и присела на ручку его кресла. Он одной рукой уныло приобнял ее бедро. Она тем временем принялась рассматривать его бумаги – манера, которой он не любил ни в ком, и вытянула за уголок какую-то анкету:

– Александр Майлз Майкл. Как красиво, какие красивые имена. А зачем это? Александр, зачем… Что ты делаешь? Ты что, ищешь другую работу?

– Это пока только мысли…

Она привычно и ловко распотрошила стопку бумаг и вытащила остальные анкеты.

– Пять анкет в пять разных мест. Ты, кажется, готов бежать куда угодно. В мыслях…

– Ну, – осторожно начал он, – налицо некий кризис. По крайней мере, у меня в мыслях. Разве нет?

– Ты эти анкеты по почте запросил задолго до вчерашней ночи.

– Кризис не вчера ночью начался.

– Из-за меня, разумеется.

– И из-за Томаса, – честно ответил Александр. Перспектива получить Томаса на попечение тревожила его не на шутку.

– Из-за Томаса… Ты собирался нас бросить?

– Я пока только думал…

– Ты мог бы взять нас с собой. Я бы поехала. Я люблю тебя. Ты бы уехал, мы следом. Мы бы все начали заново.

– Дженни, милая…

– Ты что, бросил бы меня вот так?..

– Нет, нет, конечно. Я ведь люблю тебя…

– Тогда возьми нас с собой. Все сразу изменится. Будем жить честно, открыто. Будет надежда…

– А как же Томас?

– Он тебя любит. Он еще маленький, он привыкнет.

– Дженни, на месте Томаса я бы… У него есть своя жизнь, понимаешь?

– Я могла бы оставить Томаса отцу. Я этого не хочу. Я не хочу его оставлять, но что нас с ним ждет в такой ситуации?

– Может быть, немало. Как мы можем сейчас предугадать? Дженни, любовь моя, давай продержимся, пока не отыграем пьесу. Она столько для меня значит. И ты в ней так хороша, когда стараешься… Даже если я все разрушил, даже если…

– Не говори так. Ты ничего не разрушил. У нас с тобой все прекрасно, прекрасно, любовь моя, и я пришла, чтобы это тебе доказать!

– Что?

– Без Томаса у тебя все получится. После того, что ты сказал сейчас, я в этом уверена. Я знала, что ты будешь тосковать, мучиться, поэтому и пришла. Я знаю, что все получится. Мы это заслужили.

– Дженни, это школа. Утро. В комнату кто угодно может войти…

– Нельзя бояться всего на свете. Мне давно нужно было тебя перебороть. Ты, видимо… С тобой нечасто это бывало?.. Да? – неожиданно резко переспросила она.

– Да, – сознался он.

– Ну что ж…

Ее юбка соскользнула на пол. Дженни игриво отставила ногу и отстегнула чулки. Голая стояла она возле его стола, голая напротив Данаиды. Потом голая раскинулась в его узкой холостяцкой постели. Вежливый Александр покорно, без спешки разделся и лег в постель. «Я не могу, – мрачно думал он. – Если бы я мог, то бы все сделал, лишь бы не растягивать этот позор». Но он не мог. Он отвернулся к стене. Дженни, вспыхнувшая до самой груди, вдруг зарыдала отчаянно и громко. Александр пришел в ужас от ее боли и стыда. Он обнял ее, как ребенка, и зашептал: «Не убивайся, не нужно так». Но и в эту минуту думал о том, откуда взялось у него такое выражение, местное, простоватое, не его. Ах да, это из «Любовника леди Чаттерли». А Дженни сотрясали рыдания, все чаще, все громче. Он чувствовал: слезы – единственное, что ей осталось. Она не знала, что сказать ему, как прикоснуться.

– Не убивайся так, милая, просто минута неподходящая. Мы оба на взводе и ночь не спали, и я не могу здесь, в школе… Это все не важно, это все наладится, когда…

– Когда? Когда, Александр?.. Я хотела как лучше, а сделала ужасно… Ворвалась к тебе, красовалась тут голая… Довела позор до конца.

– Неудачный каламбур, – невольно усмехнулся Александр.

– Не смейся!

– Почему? Что нам еще остается? И ты не плачь, улыбнись. Это все временное. Все будет прекрасно, уверяю тебя.

– Когда?

– Когда мы найдем подходящее время и место.

– Тогда увези нас! Увези меня!

– Я не знаю, я не могу сейчас ни о чем думать.

– Но ты ведь это имеешь в виду? Иначе…

– Получается, что да, – примирительно сказал Александр.

Она улыбнулась дрожащей улыбкой и снова заплакала, но уже тише. Александр обнимал ее. Она гладила его безнадежно вялый орган и бедра – несмело, словно он мог взорваться или оттолкнуть ее. Александр терпел.