В бункере фюрера мир действительно мог рухнуть с минуты на минуту. Все вокруг казалось нереальным и фантастическим. Властители Германии, посылавшие одним повелительным жестом на смерть миллионы людей – евреев, поляков, чехов, югославов и даже немцев, – сами не собирались умирать. На самом деле о смерти говорили очень много, но большинство обитателей подземелья надеялись на невероятный случай, который должен был их спасти. Даже человек, которого Геббельс хотел возвести в ранг величайшего героя, и тот не мог отказаться от надежды.

Он боялся смерти. С большим трудом он тащил свое разбитое тело по подземелью, не в силах совладать с дрожью, сотрясавшей его. Когла он прикасался к военным картам, на них оставались следы от его вспотевших от страха смерти пальцев. Он все еще строил какие-то планы, о чем-то думал и оперировал в уме несуществующими армиями.

Затем он снова повторял всем, кто прятался с ним в убежище, каким должен быть их конец. Даже перед лицом смерти он оставался диктатором и не просто повелевал умереть другим, он еще указывал им, как они должны умереть. «Я вынужден настаивать на том, чтобы мое тело и тело Евы Браун было уничтожено прежде остальных».

Его охватывал панический ужас при одной мысли, что его тело попадет в руки русских и будет выставлено в Москве на обозрение. У нас нет доказательств, что Геббельс пугал его страшной картиной, однако это вполне возможно. Геббельс нуждался в смерти Гитлера, чтобы затем обожествить его. Но если бы русским удалось захватить его останки, они могли бы их использовать, чтобы в зародыше задушить легенду о Гитлере. Смерть Гитлера должна была таить загадку – а что может быть загадочнее, чем смерть, после которой не находят тела? Только такая гибель давала почву для будущей легенды о фюрере. Геббельс мог предполагать, что через год или два люди начнут спрашивать себя, действительно ли Гитлер умер, или он просто где-то скрывается, чтобы опять когда-нибудь выйти на сцену.

Союзница Геббельса Ева Браун наконец-то была вознаграждена за долготерпение: фюрер женился на ней. На свадьбе Геббельса почетным гостем был Гитлер. Теперь они поменялись местами. Брачная церемония состоялась в ночь с 28-го на 29 апреля и заняла всего несколько минут.

Затем был неофициальный прием, на котором присутствовали Магда, Борман и несколько свидетелей. Они уселись в одной из комнат, пили шампанское и тихо беседовали. Если быть совсем точным, то разговаривал в основном один Геббельс. Остальные, опасаясь сказать бестактность, едва осмеливались раскрывать рот, ибо положение в самом деле было таким, когда что ни скажи, все могло оказаться неловким. Они даже не решились поднять бокалы в честь молодых и пожелать им счастливого будущего – их будущее ограничивалось несколькими сутками.

Пока все сидели на приеме, Гитлер удалился вместе с секретарем, чтобы продиктовать свое частное и политическое завещания. Геббельс подписал оба документа в качестве свидетеля. Политическое завещание фюрера представляло собой его последнее обращение к грядущим поколениям: оно могло создать легенду о Гитлере, но могло и разрушить ее.

Имел ли Геббельс какое-либо отношение к политическому завещанию Гитлера? На этот вопрос невозможно ответить однозначно, но можно предположить, – и это будет более чем предположение, – что он решительно повлиял на фюрера во всем, что касалось завещания. Мы опять встречаем в нем классические формулировки геббельсовской пропаганды. Снова повторяется, что Германия не хотела войны и не начинала ее и что вся вина лежит на евреях. Снова утверждается, что, несмотря на все трудности, эта война войдет в историю, потому что в ней «немецкий народ показал, насколько сильна и неистребима в нем воля к жизни»[129]. Здесь же прозвучала брань в адрес Геринга, а заодно и Гиммлера, который тем временем пытался начать переговоры с западными союзниками.

Затем Гитлер назначил новое правительство Германии. Второго фюрера не могло быть, и высшим лицом – рейхс-президентом – должен был стать адмирал Карл Дениц[130]. Геббельс становился рейхсканцлером, то есть главой правительства, а Борман должен был возглавить нацистскую партию. Затем следовало последнее пожелание Гитлера: «Хотя многие люди, такие, как Мартин Борман, доктор Геббельс и другие, пришли ко мне по доброй воле вместе с женами и отказались покинуть столицу при любых обстоятельствах, поскольку пожелали погибнуть вместе со мной, тем не менее я должен просить их уважать мою последнюю волю и подчинить свои личные чувства интересам нации».

Для Геббельса пожелание Гитлера было веским предлогом избежать всеобщего самоубийства. Останься он в живых, никто не посмел бы бросить ему упрек в малодушии. Ему выдалась последняя возможность сохранить жизнь, но он пренебрег ею. Он уже сделал свой выбор. Даже если бы Гитлер в последнее мгновение отказался умирать, Геббельс покончил бы с собой. Он сам решил, что Гитлер должен исчезнуть, и он не подражал ему, последовав за ним. Напротив, Гитлер следовал за Геббельсом до последней минуты своей жизни, хотя и не догадывался об этом. В финале вождь превратился в марионетку.

Скрепив оба документа своей подписью, Геббельс удалился, чтобы написать приложение к политическому завещанию Гитлера.

«Фюрер приказал мне, – писал он, – в случае, если оборона столицы закончится неудачей, оставить Германию и возглавить правительство, назначенное им.

Впервые за свою жизнь я вынужден категорически отказаться от выполнения приказа фюрера. Моя жена и дети присоединяются ко мне в моей решимости. В противном случае – не говоря уж о том, что человеческие чувства и преданность запрещают нам покидать фюрера в час, когда он нуждается в нас, – всю оставшуюся жизнь я буду выглядеть предателем и обыкновенным негодяем и утрачу самоуважение вместе с уважением моих сограждан, тем самым уважением, которое понадобилось бы мне для создания будущего германской нации и государства.

В обстановке предательства и вероломства, которые окружают фюрера в самые тяжелые дни войны, должен найтись хотя бы один человек, который останется с ним до конца, что бы ни случилось, даже если это противоречит официальному и с точки зрения разума оправданному приказу, который он дал в своем политическом завещании.

Поступая таким образом, я полагаю, что в меру своих сил и возможностей служу будущему немецкого народа. В тяжелые времена гораздо важнее стать примером для других, чем просто быть человеком. Всегда найдутся люди, чтобы повести народ за собой навстречу свободе, но возрождение нашей национальной жизни немыслимо, если оно не основывается на ясных и очевидных примерах.