– Но ведь теперь в тебе этого нет, – произнесла Кэй, вложив в слова только то, что голос ее уже успел выразить.

Джадд кивнул:

– В том-то и вся разница: отойти настолько от себя подальше, чтобы увидеть, как я жил. Это все равно, как будто повязка с глаз спала, будто самого себя впервые увидел: упертый чудак, которого тебе приходилось терпеть все эти годы.

– Я себя страдалицей никогда не считала.

– Но ведь и счастлива не очень-то была?

Кэй, пойманная на слове, инстинктивно собралась было возражать, однако возобладало какое-то более глубокое интуитивное ощущение, что в такой момент необходима одна только правда.

– Верно, случалось и такое, – выговорила она, подавляя дрожь в голосе. – Только этот последний месяц и мне тоже много дал.

Джадд обратился к жене лицом в неодолимом зове, и ее губы сошлись с его, прильнули и почти тут же резко отошли: вдруг стало страшно, какой опасностью могло бы это обернуться, ведь в первый раз за месяц они остались наедине в одной комнате. Страх победил, Кэй отпрянула, быстро поднимаясь. Он взглянул на нее удивленно, обиженно.

– Теперь все пойдет по-другому, милый! – радостно воскликнула она, безуспешно пытаясь прогнать серьезность с его лица.

– Может, чересчур по-другому, – откликнулся Джадд почти вопросом.

– Меня это не волнует, – честно призналась Кэй. – Все получится – так или иначе. Ты снова здоров, а это самое главное.

Джадд не сводил с жены глаз, словно в ожидании ответа на невысказанный вопрос, потом резко поднялся с кресла.

– Попробую выяснить насчет самолетов, узнаю, как рано утром мы сможем завтра выбраться отсюда.

– К чему такая спешка? – спросила она, стараясь придать легкости своим словам и хоть как-то прояснить хмурое выражение на лице Джадда.

Он сел на край кровати, положив руку на телефонную трубку.

– Если мы пораньше доберемся до Харрисбурга, то, мне тут мысль пришла, могли бы домой поехать через больницу, с Карром повидаться минуту-другую. – Заметил ее озабоченный взгляд. – Хочу поблагодарить его, только и делов. Сказать, как признателен ему, как многим я ему обязан. Много времени это не займет, не такой уж большой крюк, а ему, думаю, будет приятно.

– Уверена, он это оценит.

– К тому же я с Рагги тоже так и не попрощался, – добавил Джадд, снял трубку и стал заказывать носильщика.

В поисках домашних тапочек Кэй открыла дорожный чемодан и, только подняв крышку, вспомнила, что в последнюю минуту сунула туда целое собрание старых фотографий и памятных безделушек, которое всучила ей Флора. Фото Джадда, выпав, порхнуло на пол. Она подняла его и уже собиралась сунуть обратно, когда Джадд, завершив разговор тоскливой фразой: «Нет, я позвоню в аэропорт», – спрошу, что это такое.

– О, вчера вечером Флора дала мне кое-что, – сказала Кэй, стараясь не поддаваться сентиментальности. – Она решила, что когда-нибудь они тебе, возможно, понадобятся.

– Дай взглянуть, – попросил он, не двигаясь с места и заставляя ее подойти.

Пока разглядывал фото, на губах появилась озадаченная улыбка.

– Ради всего святого, откуда это взялось?

– Флора сказала, что нашла где-то.

– Я и забыл про это, – покачал он головой и принялся расправлять на колене покоробившуюся от времени карточку. – Это один из снимков, которые сделали фотографы «Лайф»: ночь карнавального шествия, Джадд Уайлдер, великий режиссер, вундеркинд. – И не удержался от тронутого горечью веселья: – Только взгляни на эту рожицу.

– Знаешь, что я вижу? Раньше никогда и в голову не приходило, до чего же Рольф похож на тебя.

Джадд, весьма довольный по виду, все ж покачал головой:

– Он на ногах куда крепче стоит, чем я за всю свою жизнь. Он знает, к чему стремится, знает, чего хочет. Вот письмо, что мы получили на днях. Этот мальчишечка такого никогда не написал бы, он никогда не понимал.

– Не очень-то я уверена, что и Рольф понимает, – заметила Кэй. – Он тоже изменится.

Джадд все еще рассматривал лицо на фотографии.

– По крайней мере, он не гоняется за радугой.

– Разница не в этом, – что-то подтолкнуло на откровение Кэй. – Он влюбился в девушку, у которой сообразительности побольше.

Джадд медленно повернул к ней голову:

– Знаешь, что я думаю?

Кэй отрицательно повела головой: внезапная сухость во рту не давала говорить.

Джадд долго смотрел на нее, прежде чем произнес:

– Он не знает еще, что это такое – любовь. Да и откуда ему знать, в его-то возрасте. Любовь – это не что-то… знаешь, как говорят в Индии?

Что бы ни говорили в Индии, это так и осталось бы невысказанным, пропало бы во вспышке смятения, вызванного касанием плоти о плоть: рука его легла ей на грудь, – сгинуло в пламени охватившего ее страха, когда почувствовала она на себе страсть его рук, когда подалась под тяжестью его тела, разум ее был безответен ко всему, кроме боязни последствия. Но все равно выходило, будто страх, толкавший к сопротивлению, наделял особой чувствительностью каждый нерв ее тела, она чувствовала, как будоражила ее изнутри горячительная волна: едва ли не девичий отклик на смешение пламени со льдом, жуткого опасения и неодолимого желания. Тот рассудок, что еще оставался, отдал себя во власть ощущению возвращенной юности, тому, чего никогда прежде не бывало. А такого и не бывало. То было поистине нечто новое, не неистовая борьба за достижение взметающегося в небеса взрыва страсти, доведенной до сотрясающего исступления, а захватывающий, отрешенный от самих себя поиск единения, слияния, становящегося целью превыше целей. Такой должна быть любовь. То и была любовь.

Медленно, словно разнежившийся в тепле тропической ночи рассвет, возгорался в Кэй огонек страха.

– С тобой все в порядке, милый?

– Тебе лучше знать, – легко усмехнулся Джадд, и эта обыденная усмешка воспринималась знамением реальности, отрешением от иллюзии, обетованием непоколебимости.

– Ты великолепен, – шепнула она, прильнув к нему, и снова ушла в безвременную ночь.

А потом снова пробудилась, внезапно ощутив одиночество. Но где-то горел свет, и взгляд ее отыскал его. Джадд опять сидел в кресле у окна, при свете напольной лампы, с листком бумаги на колене и карандашом в руке. Некоторое время Кэй смотрела на него, а потом тихо спросила:

– Милый, ты чем занят?

– Ничем особенным, – рассеянно отозвался он, подводя черту и складывая колонку цифр. – Просто соображаю, что можно было бы сотворить со ста двадцатью магазинами, только и делов.