Здесь, в Нереве, много высоких, таких же, как у Мысловичей хором, это все, разумеется, богатые дома. Усадьбы в Нереве стоят просторно, между ними еще есть незанятые места, их используют как выгоны для коз, которых держат главным образом ради мягкой шерсти и тонкой кожи. А прочую скотину гоняют за пределы посада – там много хороших пастбищ.

Шульгины родичи, как и все неревляне, заготовляют много рыбы – вялят, коптят и солят в бочках, благо соль своя, добывают ее на другом берегу Ильменя, в Русе. Там бьют соляные ключи и устроены варницы – соль вываривать. Неревляне, кто побогаче, держат там собственные варницы, добывают соль и для своего хозяйства, и на продажу. У Мысловичей, конечно, тоже есть доля в тех варницах.

А осень берет свое, ночи становятся все студенее, по утрам на траву ложатся заморозки – самая пора запасать клюкву. Жители усадьбы, и господа, и холопы, с рассветом седлают коней, запасаются мешками и малыми корзинками-набирушками и, прихватив еще коней в поводу, отправляются на белые мхи, а возвращаются на склоне дня с навьюченными на коней полными мешками.

Любо поглядеть, как на усадьбе сушится рассыпанная по чистым половикам клюква! Особенно споро дело идет, когда солнышко светит и ветер веет. Высушенную клюкву провеивают – сыплют на половики с высоты своего роста и ветер уносит прочь листики, стебельки и всякий иной сор.

Зимой, когда народ чаще, чем летом, одолевают разные хвори, клюква с медом помогает мало не от всех болезней.

Ни на один час не забывает Кукша о просьбе Сигню-Ефанды навещать ее. Но каждый новый день приносит новые хозяйственные заботы, от которых неловко уклониться, когда все – и гостеприимные хозяева, и челядь – погружены в них с головой. А ведь сплавать в Нов-город – не к соседу сбегать, на это, глядишь, и день уйдет.

Однажды Кукша замечает в амбаре лыжи. – Зимой можно будет бегать на лыжах в Нов-город, – мечтательно говорит он Шульге, – так-то куда быстрее будет, чем выгребать против течения!

И слышит в ответ:

– На лыжах-то добро! Только Волхов не каждую зиму и замерзает. Я вижу, тебе не терпится навестить княгиню Ефанду…

И, помявшись, добавляет:

– Бери легкий челнок и плыви, не откладывая. Пока не начались осенние бури.

– А ты поплывешь со мной?

– Нет. Меня там не ждут.

За недолгую жизнь Кукше много довелось плавать, во всяком случае, больше, чем ему самому хотелось, – и по морям, и по рекам, и по озерам, – и он успел заметить, что выгребать против течения легче не на глубокой воде, а у берега, по мелководью, лишь бы весло за дно не цепляло. Поэтому он плывет в Нов-город под берегом, мимо неревских мовниц, мимо хмурого елового бора, мимо вечевого поля, сжатых нив и порыжелых пастбищ, мимо Торга с загадочным Волосом близ берега…

Возле идола, как и на Киевском Торгу, жируют черные, как ночь, вороны. Они вьются вокруг Волоса, вовсе не оказывая угрюмому божеству того почтения, какое оказывают люди, дерзкие вороны не стесняются даже садиться ему на голову. Огромные хищные птицы лоснятся от сытости, и невольно приходит на ум: кабы не помощники-вороны, шибко раздобрел бы батюшко Волос!..

Большая же часть Кукшиного пути проходит мимо пустынных болотистых мест, которые начинаются сразу за Торгом, и он плывет вдоль них, пока на другом берегу не показывается Нов-город. Проплыв немного повыше, про запас, Кукша пересекает Волхов и причаливает у городских мовниц.

Поприветствовав у ворот сторожу и войдя в Город, он останавливает пробегающую служанку и спрашивает, как ему найти княгиню Ефанду. Служанка, махнув рукой на один из высоких, как башня, теремов, снова устремляется по своим делам. Там женский дом! – понимает Кукша и идет туда. Возле терема он просит какую-то женщину, тоже куда-то спешащую, сообщить княгине Ефанде, что ее ищет Кукша.

Женщина бежит по лестнице, по гульбищу и скрывается за низкой дверью. Вскоре она возвращается, так же бегом, и говорит, что княгиня велит ему войти.

Кукша поднимается на гульбище, толкает дверь и, склонившись под притолокой, входит в высокий покой. Прямо перед ним за прялкой сидит светлоглазая улыбающаяся ведьма Сигню.

В обширном покос, за прялками сидят еще несколько женщин и девушек. Покой освещен открытым волоковым оконцем и жировыми светильниками. Здесь нет очага, но в углу круглится глинобитная печь. Княгиня работает наравне с остальными, отмечает Кукша, ему это знакомо, такой же обычай и в Норвегии и в Киеве. Кукша склоняется перед ней:

– Княгиня, шлет тебе поклон Шульга.

– Долго же ты собирался навестить нас! – говорит княгиня Ефанда. – Как тебе живется в Нереве?

Кукша начинает обстоятельно рассказывать о своей неревской жизни, но княгиня перебивает его, и не мудрено, ведь княгиня – это Сигню, а Сигню еще с норвежских времен не выносит, когда ей что-нибудь обстоятельно рассказывают или объясняют.

– Хельги о тебе справлялся, – говорит она, – он очень хочет, чтобы ты вступил в княжескую дружину. Просил даже уговорить тебя.

Кукша принимается объяснять, почему он этого никак не может сделать, но Сигню снова перебивает его:

– Пойдем, навестим князя. Он будет тебе рад.

Она встает, стряхивает с подола волокна кудели, и они выходят из покоя.

Князь Рюрик тоже живет не в варяжской постройке, а в таком же тереме, что и Сигню, – как видно, на варяжский лад здесь, в Нове-городе, только гридница, она для больших пиров удобнее словеньских изб, да и ночевать в ней, в случае нужды, может сразу много народу. Зато в словеньских избах теплее, в них никакая стужа не страшна, только знай топи! А вот красных сеней на высоких, покрытых резными узорами столбах, таких как в Киеве, Кукша не приметил вовсе.

– Смотри, кто к нам пожаловал! – весело говорит Сигню, входя в ложницу князя Рюрика и пропуская Кукшу вперед.

Князь Рюрик полулежит на подушках на широкой дубовой кровати. Рядом с ним в долбленом кресле сидит человек с большой пышной бородой и длинными волосами, борода и волосы у него вьются мелкими кудрями. Цветом они напоминают почерневшее серебро. Глаза его полуприкрыты пленкой век, похожих на птичьи.

При появлении Сигню смуглое лицо его едва уловимо меняется, как будто светлеет. «Наверно, это и есть тот самый Авраам, для которого я привез письмо, – догадывается Кукша, – он похож на обитателей Жидовского города. Почему только у него длинные волосы? Киевские евреи говорили, что Авраам – раб, а рабов стригут наголо, как овец…»

Пышнобородый улыбается и нараспев произносит:

– В ложницу легкой походкой входит Инфанта, Ликом прекрасным затмившая светлое солнце!..

Сигню отвечает ему дружеской улыбкой. Она садится на кровать рядом с Рюриком и берет его руки.

– Холодные! – говорит она словно с укором и начинает растирать их, а через некоторое время прикладывает их к своим щекам.