И бородаты изрядно при жизни были. Ну да ничего: моя четырёхдневная небритость, запылённость сюртука и штанов, старая шляпа — за беженца сойду. А с немцем что-то надо делать.

Тяжело вздохнув, я расстался со своим броником. Ну никак не налезал на него сюртук. Выполнил ты свою функцию, дружище. Покойся с миром…на печке. Глядишь, достанется какому-нибудь сталкеру знатный хабар.

Судя по переместившемуся телу, гефрайтер уже давно пришёл в сознание и сейчас попросту валял Ваньку.

— Можете не притворяться, гефрайтер! Убивать вас я не буду. Слушайте внимательно!

Немец открыл глаза и, выпучив их, что-то промычал.

Я освободил его от кляпа.

— Ты нарушаешь конвенцию обращения с пленными, русский! — ого! Да мы с гонором. Так, некогда мне убеждать этого парня. Но попробовать стоит. Для очистки совести. Миротворец я или кот нассал?

— Ты прав, гефрайтер. Я русский. Но тебе я не враг. И ты не военнопленный. Я уполномочен очень серьёзными людьми переправить тебя в Варшаву для серьёзной и важной работы. К твоей же выгоде. Сейчас нет времени объяснять, будет желание, расскажу потом. Ну, ты будешь сопротивляться? Скажу честно, если даже дёрнешься, придётся везти тебя в бессознательном состоянии. А это, поверь, не очень приятно. В первую очередь, для твоего здоровья. Ну?

Ответная реакция пленника ошарашила меня.

— Эта работа, господин э-э-э…важна для Германии? — он задал его с таким серьёзным лицом, будто это вопрос жизни и смерти.

А что? Идея! Почему бы и нет? Пусть так и думает. Не до сложностей.

— Так и есть, солдат. Для будущего всей Германии! — кому какое дело, ведь я почти не соврал. Вопрос лишь в размерах этого самого «почти».

— Тогда…я, наверное, согласен! — такое впечатление, что я сейчас отведу его на эшафот. По дороге он, естественно, потерял свою бескозырку, а редкие тонкие волосы Демиурга слиплись от пота, придавая ему довольно жалкий вид.

— Тогда тебе следует переодеться, мы идём в тыл к русским, — я кинул на солому ворох отобранных сюртуков и штанов, положил рядом две чёрные шляпы, — бельё и ботинки можешь оставить свои.

Тут демиург удивил меня во второй раз. Он почти минуту смотрел на принесённые мной одеяния, будто это клубок гремучих змей, и вдруг с визгом отпрянул.

— Ни за что! Я не одену еврейскую одежду! — потом он просто разразился потоком ругательств, половину из которых я вовсе не понял. Затем понёс и вовсе какую-то ересь, из которой я, понимая с пятого на десятое, понял лишь то, что евреи убили его мать и не давали никакой жизни, что они повсюду и, мол, туда им и дорога!

На Демиурга было жалко смотреть. Похоже, стресс здорово подкосил этого парня, да ещё мой удар по голове… Жидковат гефрайтер оказался.

Я молча достал из принесённого мешка бутыль с самогоном, наряду с другими вещами, к моему изумлению, уцелевшую при погроме или забытую нападавшими, и указал гефрайтеру на неё, затем на самодельную дубину с песком.

— Выбирай, герр, что тебе больше по вкусу? Удар по голове или добрая толика шнапса. Кстати, вроде у тебя сегодня праздник?

— День рождения.

— С чем и поздравляю! — для порядка я сделал паузу, — полагаю, я правильно расценил твоё молчание? — произнёс я, наливая в кружку мутноватой жидкости, — надеюсь, ты истинный немец, а то из закуски у меня только шпик.

Пришлось потратить ещё полчаса часа на накачивание гефрайтера самогоном. На старые дрожжи легло просто идеально.

Четыре кружки — это почти литр. Литр, пахнущего почему-то свёклой, пойла. И клиент готов. Ещё полчаса ушли на переодевание хихикающей тушки, сбривание кайзеровских усов. Без которых немец показался мне даже немного симпатичным, учитывая умиротворённое лицо вусмерть пьяного гефрайтера. Да и еврейский парнишка вышел из него на загляденье. Уж не в этом ли причина его агрессии? Колода тасуется причудливо, как говаривал классик. И еврейской крови в этом немце может быть намного больше, чем он этого хотел. А я, благодаря этому эпизоду, узнал для себя новое эффективное средство, для купирования приступов антисемитизма. Свекольный самогон.

Ну да мне пофигу. Руки я этому кадру всё же оставил связанными, длинные рукава сюртука прикрыли их идеально.

На этот раз нести Демиурга пришлось словно барышню после венчания: не дай бог, вырвет дрища, ещё захлебнётся. Так что, увидел бы кто-нибудь нас в ближайшие часы, картинка вышла бы на загляденье. Один еврей в шляпе несёт на руках другого, а тот, в свою очередь, храпит, как биндюжник и периодически выдаёт бессвязные фразы на немецком.

Весна 1915 в разгаре, Царство Польское…Трава — по пояс, а мы — на лыжах!

Времени хватало с лихвой, чтобы выработать какую никакую легенду. Везу брата лечиться от алкоголизма в Варшаву к знакомому доктору. По дороге ограбили, отобрали коня, телегу. Вот и шлёпаем пешком. А он, шлемазл, всё норовит надраться. Вот и сейчас не усмотрел… Короче, помогите, люди добрые.

Конечно, возникает много «но». Например, я не знаю, действует ли в Польше, как и во всей Российской империи правило черты осёдлости. Что-то такое вроде бы припоминаю. Мол, за просто так правоверному еврею ни в Москву, ни в Санкт-Петербург не приехать. А как с Варшавой? Засела в памяти и другая информация, о том, что в Польше даже в думу тогда выбирали евреев, а в Варшаве на то время было чуть ли не тридцать процентов населения еврейской национальности. Видимо, придётся всё же за неимением лучшего, пока пофорсить в сюртуке и шляпе.

А то, что я могу говорить лишь по-русски да по-немецки, так тут такого добра, мне кажется, должно быть навалом.

Вот, еврей, не говорящий по-польски, — это несколько выбивается из общей картины. Но немецкий-то знаю! Опаснее всех сейчас для нас встретить настоящих евреев. Из идишь я знаю только «азох унд вей», «шлимазеле» и «тохес». Даже не смешно. И в произношении, естественно, не уверен, чтоб я так жил. Ну да не будем о плохом.

За первые двое суток затяжного марш-броска я с Демиургом почти не знал трудностей. Разве что ухаживать приходилось, словно за младенцем. Искусственный запой гефрайтера был для него, что ни говори, синекурой. Знай себе дрыхни да заправляйся на привалах. Но следует отдать должное, гефрайтеру, задницу он подтирал себе сам, правда, при этом его нужно было придерживать, чтобы он не свалился в собственное дерьмо.

Неустойчивость в позе Ромберга, впрочем, как и в остальных позах, — вот пока и все проблемы, которые приходилось решать. Больше волновало меня быстро убывающее «горючее», так как до последнего момента населённые пункты мы старались обходить стороной.