С темы удалось как-то сойти. Перешли на политику. Долго ли коммунисты будут терпеть нынешнюю вольность?

– Может, и отважатся. Да только на свою погибель. Они мне напоминают Государственный совет – помните картину Репина? Маразматические старички в золоченых мундирах?

– Дядя Жорж, о чем вы говорите? В прошлом году последнего схоронили – в очереди в собесе помер.

– Это тела. А души у тех, кто на что-то способен, те же, что у покойничков. Они не видят страны. Она другая, совсем не та, что была пять лет назад. Я думаю, и Горбачев не очень понимает, куда зашла его наивная вера поправить социализм и напялить на него человеческое лицо. Песенка «Интернационал» спета. А мир насилья, построенный революционерами, рассыплется сам собой – он сгнил. До основанья. А что будет затем – это уж ваши проблемы, в день столетия трудно надеяться, что я увижу столь близкое грядущее.

– Дядя Жорж, сколько можно?! Уже двадцать лет слышим. А по этому поводу есть исторический анекдот. Одного протоиерея поздравляли с девяностолетием и, естественно, желали дожить до ста. На что он ответил: «Негоже ставить предел Божьему промыслу». И прожил до ста двадцати.

– Ну зачем мне сто двадцать? Я всего насмотрелся. Кстати, долголетие – та еще награда. Особенно бездетным, как я. Это, скорее, наказание Господне.

– Дядя Жорж, что вы говорите, – вступился Игорь. – Мы хоть всего лишь племянники, но одного-то вас никогда не оставляли. Севка у вас днями и ночами, я, конечно, меньше, но тоже по мере сил…

– Дело не в ваших силах – в моих. Я все уже видел, мне ничего нового не покажут. Ваша мама как-то говорила: «Мы так и умрем, не узнав правды о том, как жили». Так вот, из всех нас, кто мучился такой правдой, я да Первовский дожили до Горбачева. Только Первовский к тому времени впал в окончательный маразм, и все прошумело мимо него.

– Ну вот, а говорите – наказание!

– Наказание и есть. Все, что на наши уши и глаза вывалилось за эти три-четыре года, ничего нового мне не открыло. И Жоржу Первовскому, вернись ему ясность мысли, тоже. Нас будто опрокинуло в лето семнадцатого года – все счастливы, у всех вдохновенье, а что делать, что будет завтра – никто не знает. И я, мудрый старик, все видавший, все переживший, я решительно ничего не понимаю. Только стыжусь. Единственное, что нажил, – бессонный стыд. И не понимаю, какая сила держит меня на земле. Зачем? Ни сил, ни желаний нет, но даже оступиться на улице оберегаюсь. Зачем, повторяю? Какое-то предназначение? Какое?

Бестактный Игорь не удержался, процитировал:

– Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы…

– Вот-вот. «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Только этого никому не удавалось. Я имею в виду мучительную боль, но не бесцельно прожитые годы. Жизни бесцельной не бывает. Другое дело – цель так и осталась тайной. И вместо разгадки – терзания, вот эта самая мучительная боль, от которой не уйти никому.

– И автору этой сентенции?

– И ему, если верить в загробную жизнь, – тоже. Его земное счастье в самодовольной глупости и нравственной слепоте. Революция обманула их новой формой рабства. А этого… Он вам не напоминает нищего-калеку в электричке, таких много было после войны – они не просили, а требовали? И вместе с жалостью вызывали омерзение.

– Сейчас, конечно, не время вспоминать таких героев, – вступился Игорь, – но все-таки книги оставил. В детстве на меня та же «Как закалялась сталь» сильное впечатление произвела. И я, помню, сильно жалел, что пропала его повесть о Котовском.

– Ты бы пожил под этим Котовским! Его банда весь Юг держала в страхе, даже большевики боялись, потому и прикончили. И о повести не жалей. Наверняка графомания. Ту же «Как закалялась сталь» за него негры писали и даже не считали нужным скрывать. Марсель Пруст в сходных обстоятельствах писал сам. И никто о подвиге не заикается.

– Интересно, дядя Жорж, вроде уж никаких иллюзий не осталось, а как вы сказали «банда», слух царапнуло. Неужели я так и остался советским?

– Чего ж ты хочешь? Столько лет прожить при их идеологии и не заразиться! Это от лености нашей. Недосуг задуматься, принял в душу вбитое в школе, даже в яслях – вот и попался. Заповедь «не сотвори себе кумира» идет второй, а в череде запретов – первой. А знаете почему?

– Ну это ревность властителя. Бог в Ветхом Завете ведет себя как тиран.

– Потому и ведет себя таким образом, что на себя принял все грехи тирании, а нам тиранствовать – запретил. И выбирать себе тирана – в первую очередь. Человек слаб, ему нужен авторитет, идол из себе подобных. Вот и старается – то гипсовых Ильичей понаставит, то усатого… Легче удержать руку от воровства и убийства, чем не поддаться соблазну вылизать сапог тирану. Мы и сейчас, боюсь, начнем искать кому поклониться. Сахарову, Солженицыну, Ельцину, Гавриилу Попову, Собчаку…

– Ну Андрей-то Дмитриевич никак бы не стал тираном. Да и в идолы не годится.

– Я не о покойном академике, я об отношении к нему. А что до идола из него – не мы, так наши глупые потомки сочтут, что поумнели, поняли его душу и мысль… С покойником такие вещи просто проделываются. Особенно с течением времени, когда от жизни одни легенды остались.

– Я не жду от потомков такого просветления, – заметил Сева. – Для этого надо всем двумстам миллионам выдавить из себя раба. В том же Верховном Совете, хоть мы и ждем чего-то от межрегионалов, но их там такое меньшинство – хоть волком вой с тоски. Нет, едва ли Сахаров станет когда-нибудь всенародным идолом. В нашем отечестве разум властителя почему-то почитается за слабость. Единственного умного царя из всей романовской династии за ум и прихлопнули. А тупице сыну – сапоги лизали.

Звонок в дверь прервал Севин исторический экскурс. Райисполком и совет ветеранов пришли поздравлять почетного жителя. Маленькая толпа состояла из двух замороженных старичков, мощной дамы Матильды Юльевны – самозваной старшей по подъезду, гордо именовавшей себя вдовой и матерью чекистов и потому сующей нос в каждую квартиру, – и молодого человека в дубленке, весьма невзрачного облика, но с цепкими глазками. Молодой человек воплощал власть, старички и Матильда – общественность.

Гости как-то засмущались, Георгий Андреевич тоже, но не старшая по подъезду. Ее ничто не могло смутить – ветры перемен даже прядочки на ее парике не колыхнули. Она прошла из передней командирским шагом, а делегации приказала: «Раздевайтесь, раздевайтесь, товарищи» – и возвестила:

– Уважаемый Георгий Андреевич! Мы рады приветствовать в вашем лице старейшего жильца нашего дома, нашего района, чемпиона, так сказать, долголетия. Мы чтим вас как участника Великой Отечественной войны, ветерана социалистического труда, и поэтому наш райисполком принял решение наградить вас ценным подарком.

Тут выступил вперед молодой человек, протянул Георгию Андреевичу коробочку, предварительно открыв крышку, чтобы понятно было: подарок – ценный, часы «Победа» с позолоченным корпусом.