* * *

Когда я наконец добрался до маяка, то оказалось, что к стене прислонены чьи-то два велосипеда, и меня, то есть писателя Криспина Херши, это весьма огорчило. Я соскочил с седла, весь липкий от пота, чувствуя, что здорово натер седлом промежность, и поспешил убраться в тень под стеной маяка с солнечного участка дороги, залитого белым, каким-то атомным, светом. Но там – о господи! – как раз заканчивали пикник две особы женского пола. На молодой была псевдогавайская рубашка и довольно длинные, почти по колено, шорты цвета хаки; на скулах, на щеках и на лбу у нее виднелись следы какого-то голубоватого крема от загара. Та, что постарше, была одета более благопристойно, и на ней была мягкая, трепещущая на ветру белая шляпа, закрывавшая лоб от солнца; впрочем, и остальное ее лицо было практически полностью скрыто прядями густых черных волос и большими темными очками. Увидев меня, молодая тут же вскочила – она, собственно, была еще подростком – и сказала:

– Ого! Здравствуйте! Вы ведь Криспин Херши? – Ее произношение выдавало в ней жительницу устья Темзы.

– Да, я Херши. – Давненько меня уже вот так не узнавали вне соответствующего контекста.

– Здравствуйте. Меня зовут Аоифе, а это… э-э… э… моя мама… но вы, по-моему, с ней уже знакомы.

Женщина постарше встала, сняла темные очки и сказала:

– Добрый день, мистер Херши. По-моему, у вас нет ни малейших причин меня помнить, но…

– Холли Сайкс! Я прекрасно вас помню! Мы с вами встречались в Картахене в прошлом году.

– Ого, мам! – воскликнула Аоифе. – Оказывается, тот самый, великий Криспин Херши действительно тебя знает! Тетя Шэрон просто завопила бы от восторга: «Ка-а-ак?»

Она до такой степени напоминала мне Джуно, что у меня даже сердце заболело.

– Аоифе! – В голосе Холли явственно звучал материнский упрек: эта авторша романов об ангелах, пользовавшихся сверхвысоким спросом, явно стеснялась собственной славы. – Мистер Херши, безусловно, заслужил возможность отдохнуть в тишине и покое после такого фестиваля. А нам с тобой, по-моему, пора возвращаться в город.

Юная Аоифе отогнала от себя назойливую муху и сказала:

– Но мам! Мы же только что сюда приехали! И потом, это будет невежливо по отношению к мистеру Херши. Вы ведь не возражаете, если мы с вами разделим этот маяк, да?

– Вам, безусловно, нет ни малейшей необходимости срываться с места и куда-то уезжать из-за меня, – услышал я собственный голос.

– Класс! – сказала Аоифе. – В таком случае не хотите ли присесть? Или хотя бы подойти к нам поближе? Вообще-то, мы вас заметили еще на пароме, когда переправлялись на Роттнест, но мама сказала, чтобы я вас не беспокоила, потому что у вас ужасно усталый вид.

Похоже, эта особа, пишущая о жизни ангелов, изо всех сил старается меня избегать. Неужели я вел себя так уж грубо по отношению к ней там, на президентской вилле?

– Пожалуй, «спасибо, не беспокойтесь» тут в качестве ответа не годится?

– Вот именно. – Аоифе принялась обмахиваться шапкой, как веером. – Австралия и Новая Зеландия практически защищены от вторжения извне, потому что любая иностранная армия сумеет дойти только до середины пляжа, а потом сработают разница во времени и жара, они воскликнут «Ах!» и дружно повалятся на песок. На этом все вторжение и закончится. Извините, что мы пропустили ваше выступление.

Я вспомнил Афру Бут и сказал:

– Не о чем жалеть. Значит, – я повернулся уже к матери Аоифе, – вы тоже участвуете в писательском фестивале?

Холли Сайкс кивнула, отпила воды из бутылки и сказала:

– У Аоифе в Сиднее что-то вроде академического отпуска, так что эта поездка была очень кстати.

– В Сиднее я живу в одной комнате с девушкой родом из Перта, – тут же вставила Аоифе, – и она все время мне говорила: «Если будешь в Перте, то обязательно съезди на Ротто».

Черт побери, но эти тинейджеры вечно заставляют меня чувствовать себя ужасно старым!

– На Ротто?

– То есть сюда. Ротто – это остров Роттнест. Фримантл – это «Фрео»; полдень – это «полд». Правда здорово австралийцы все слова переделывают?

Нет, обычно отвечаю я, это просто отвратительно, это какой-то детский лепет! Но, с другой стороны, человечество попросту засохнет без юности. Язык засохнет без неологизмов. Все мы превратимся в замшелых старцев, говорящих на языке Чосера.

– Хотите свеженький абрикос? – Аоифе протянула мне бумажный пакет.

* * *

Язык с наслаждением разминал о небо сочную благоухающую мякоть абрикосов. Я выбрасывал абрикосовые косточки, думая о том, как в сказке мать Джека бросала бобы, думая, что наутро они прорастут и превратятся в стебель до небес.

– У зрелых абрикосов вкус в точности совпадает с их цветом.

– Вы говорите, как настоящий писатель, Криспин, – сказала Аоифе. – Мой дядя Брендан все время поддразнивает маму; говорит, что раз уж теперь она такая знаменитая писательница, ей бы следовало выражаться более цветисто и не пользоваться всякими такими словами: «Черт возьми, следи, наконец, за своим проклятым языком, или я тутошнее произношение в тебя палкой вколочу!»

– И совсем я не так разговариваю! – запротестовала Холли Сайкс.

Как же я соскучился по таким вот поддразниваниям! Где мои Джуно и Анаис?

– А что это за «академический отпуск» у вас, Аоифе?

– С сентября я буду изучать археологию в Манчестере, но мамин австралийский издатель знаком с одним профессором археологии из Сиднея… В общем, весь этот семестр я буду слушать его лекции – это как бы в обмен на помощь в проекте «Parramatta». Там была фабрика для женщин-заключенных. По-моему, было бы просто удивительно собрать по кусочкам историю их жизней.

– Идея явно стоящая. Во всяком случае, звучит заманчиво, – сказал я. – А что, Аоифе, ваш отец – археолог?

– Нет, папа был журналистом. Военным корреспондентом.

– А чем он теперь занимается? – Я слишком поздно заметил слово «был».

– Случилось несчастье. В его отель попала ракета. В Хомсе. Это в Сирии.

Я с пониманием кивнул и сказал:

– Пожалуйста, простите мою бестактность. Вы обе. Пожалуйста, простите меня…

– Это случилось восемь лет назад, – тут же постаралась успокоить меня Холли Сайкс, – и…

– …и я рада, – тоже принялась успокаивать меня Аоифе, – что в YouTube есть довольно много записанных папой интервью, и я всегда могу войти в Сеть – и вот он передо мной, онлайн, с кем-то там разговаривает, огромный, как жизнь. Кстати, очень даже неплохая причина зависнуть в Интернете.

Мой папа тоже есть в YouTube, подумал я, но, по-моему, смотреть на него там – значит, с каждым разом делать его еще более мертвым. И я спросил у Аоифе: