С улицы доносились взрывы хохота, слишком интригующие, чтобы Бибул мог противостоять искушению. Он тихо прокрался к двери, встал сбоку и украдкой выглянул. Там стояли шестеро его товарищей трибунов, держась за животы от смеха, а человек, у которого было все, садился верхом на мула! Что он говорил при этом, Бибул не слышал. Но он знал, что слова были остроумные, смешные, очаровательные, неотразимые, обворожительные, интересные, идеально подобранные, способные воздействовать на слушателей.

— Ну, — сказал он себе, тихонько направляясь в свою комнату, — от этой блохи он никогда, никогда, никогда не избавится!

* * *

С приходом зимы в осаде Митилены наступила та фаза, когда осаждающие просто сидят и ждут, когда осажденные начнут голодать. А Луций Лициний Лукулл нашел наконец время написать письмо своему обожаемому Сулле.

Надеюсь, все это кончится весной благодаря крайне удивительному обстоятельству, о котором я напишу ниже. Во-первых, я бы хотел, чтобы ты оказал мне любезность. Если мне удастся закончить дела весной, можно ли мне вернуться домой? Прошло уже очень много времени, дорогой Луций Корнелий, и мне очень хочется снова увидеть Рим, не говоря уж о тебе. Мой брат Варрон Лукулл теперь достиг нужного возраста и набрался опыта, чтобы стать курульным эдилом, и я хотел бы разделить с ним эту должность. Больше нет должности, которую могут делить два брата. Подумай об играх, которые мы будем устраивать! Не говоря уже об удовольствии совместной работы плечом к плечу. Мне тридцать восемь, моему брату тридцать шесть — преторский возраст, но мы еще не были эдилами. Наше имя требует, чтобы мы стали эдилами. Пожалуйста, предоставь нам эту должность, а потом разреши мне при первой возможности стать претором. Но если ты считаешь, что моя просьба неблагоразумна или я этого не заслуживаю, я, конечно, пойму.

Терм, кажется, справляется в провинции Азия, поручив мне осаду Митилены, чтобы чем-то меня занять и чтобы я ему не мешал. Неплохой человек. Местные его любят, потому что у него хватает терпения слушать их байки о том, почему они не могут заплатить дань. Но, терпеливо выслушав их, он все же велит им заплатить эту дань.

Те два легиона, которые у меня здесь, состоят из грубых, неотесанных солдат. Они были с Муреной в Каппадокии и Понте, и до этого — у Флакка. Они держат себя независимо, чего я не люблю и стараюсь выбить из них. Конечно, они возмущаются твоим указом, запрещающим им когда-либо вернуться в Италию, потому что они простили Фимбрии убийство Флакка, и регулярно посылают ко мне депутации, спрашивая, не отменен ли еще указ. И уходят ни с чем. Теперь они изучили меня достаточно, чтобы понять: я казню каждого десятого, будь у меня хоть малейший повод. Они солдаты Рима и должны делать то, что им приказывают. Меня очень раздражает, когда рядовые солдаты и младшие трибуны считают, будто у них есть право высказывать свое мнение — а иногда и более того.

Мне кажется сейчас, что к весне Митилена дойдет до такого состояния, когда я смогу начать фронтальное наступление. Я построю несколько осадных башен — и, надеюсь, наступление будет успешным. Если я смогу добиться сдачи города к лету, остальная часть провинции Азия ляжет к нашим ногам укрощенной.

Главная причина, почему я так уверен, заключается в том, что у меня сейчас есть великолепный флот от — никогда не догадаешься! — от Никомеда! В конце квинктилия Терм послал к Никомеду твоего племянника, Гая Юлия Цезаря, чтобы получить флот из Вифинии. Он написал мне об этом, хотя никто из нас не ожидал увидеть корабли до марта или даже апреля следующего года. Но, вероятно, представь себе, Терм имел дерзость посмеяться над самоуверенностью юного Цезаря. Поэтому Цезарь взбрыкнул и дерзко потребовал от Терма назвать количество необходимых кораблей и дату. Сорок кораблей, половина из них палубные квинкверемы и триремы, к первому ноября — таков был приказ Терма этому своенравному молодому человеку.

Но поверишь ли, Цезарь появился в моем лагере в ноябрьских календы с превосходным флотом! Намного лучшим, нежели мы могли ожидать от такого скряги, как Никомед. Он привел еще два больших корабля, за которые не нужно платить — только провиант и жалованье командам. Увидев счет, я был поражен: Вифиния еще получит свою прибыль! Конечно, не очень большую. Что обязывает меня вернуть флот, как только Митилена падет. И заплатить. Я надеюсь выделить средства из трофеев, конечно, но если трофеи окажутся не такими внушительными, как я ожидаю, есть ли способ убедить казну финансировать часть расходов?

Должен добавить, что молодой Цезарь вел себя высокомерно и дерзко, когда передавал мне флот. Я был вынужден несколько укротить его. Естественно, существует лишь один способ получить от старой проститутки Никомеда такой великолепный флот за столь короткое время — переспать с ним. И это я ему сказал, чтобы поставить его на место. Но сомневаюсь, что существует на свете какой-либо способ действительно поставить его на место! Он набросился на меня, как очковая змея, и сказал мне, что ему не надо прибегать к женским хитростям, чтобы получить что-либо, и что в тот день, когда ему придется это сделать, он проткнет себе живот. И я теперь не знаю, что с ним делать, как научить его дисциплине, — проблема, которой у меня не бывает, как ты знаешь. Я подумал: может быть, его товарищи, младшие военные трибуны, смогут это сделать за меня. Ты помнишь их — ты должен был видеть их в Риме. Габиний, два Лентула, Октавий, Мессала Руф, Бибул и сын Филиппа.

Думаю, малыш Бибул пытался это сделать. И в результате оказался на высоком шкафу. С тех пор лагерь младших военных трибунов разделился. На сторону Цезаря встали Габиний, Октавий и сын Филиппа. Руф — нейтрал. А два Лентула и Бибул ненавидят его. Во время осад среди молодых людей всегда возникают неприятности, конечно из-за скуки. Трудно заставить молодых злодеев работать. Даже для меня. Но от Цезаря неприятностей сверх меры. Я не люблю заниматься людьми такого низкого уровня, но в нескольких случаях у меня не было выбора. Цезарь — это наказание. Слишком смазливый, слишком самоуверенный и, увы, знает, что он очень умен.

Однако следует отдать Цезарю должное, он работяга. Он не отдыхает. Я не совсем знаю, каким образом, но почти каждый солдат в лагере, кажется, знает его и любит. И еще, к сожалению, он берет на себя контроль. Мои легаты стали избегать его, потому что он не принимает приказов по работе, если не одобряет способа выполнения. И к несчастью, его способ всегда лучший! Он — из тех, кто все прорабатывает в уме, прежде чем нанести первый удар или дать распоряжение подчиненному. И в результате очень часто мои легаты ходят с багровыми лицами.

Единственный способ, которым мне удается уколоть его самолюбие, — спрашивать его, как он получил такой чудесный флот от Никомеда за такую ничтожную цену. И это действует. Он приходит в ярость. Но сделает ли он то, чего я жду от него, — ударит ли он меня? Получу ли я повод привлечь его к военно-полевому суду? Нет! Он чересчур умен и слишком хорошо держит себя в руках. Конечно, он мне не нравится. А тебе? У него хватило наглости сказать мне, что мое происхождение по сравнению с его — это даже меньше, чем пыль!

Хватит о младших трибунах. Нужно бы что-нибудь сказать о более важных людях, например, о старших легатах. Но боюсь, что о них я ничего не могу придумать.