Артузов возмутился и заявил, что такого быть не может. Фриновский в ответ заявил, что очень даже может. И выложил перед Артуром Христиановичем стопки отпечатанных на машинке протоколов допросов.

Показания были пространные, с массой подробностей, внешне весьма правдоподобные. Возможно, изучи их Артур Христианович обстоятельно, в спокойной обстановке, с привлечением других материалов для проверки, проведи несколько очных ставок и экспертиз, наконец, побеседуй лично с арестованными, он бы изобличил фальсификацию.

Но такой возможности Фриновский ему не предоставил, а Артузову и в голову не могло прийти, что заместитель народного комиссара внутренних дел СССР, комкор, орденоносец способен на такой обман. И он поверил, что все прочитанное им в протоколах – правда, что польская разведка в свое время действительно обвела его вокруг пальца, что он виноват в том, что не разглядел коварного врага.

Парадоксальность ситуации заключалась в том, что Арту–зов каялся в том, в чем вовсе не был виноват! Потому как обманул его не Сверщ почти двадцать лет назад, а этот пышущий здоровьем, признанный всеми в НКВД рубахой–парнем, многократный орденоносец.

…Если 1936 год был прологом к Большому террору, то февральско–мартовский Пленум ЦК ВКП(б), длившийся рекордно долго – почти две недели, – стал его «глашатаем». Дорогу Большому террору под бурные аплодисменты распахнули и докладчики, и выступавшие, и главное – решения партийного форума. Массовому истреблению трудящихся на нем было дано теоретическое обоснование и оправдание и, что самое любопытное, узаконено физическое уничтожение большинства участников Пленума – как членов и кандидатов в члены Центрального Комитета, так и приглашенных гостей.

Общеизвестно, что на Пленуме была даже не предопределена, а решена окончательно судьба Бухарина, Рыкова, Томского, других их сторонников, подлинных и мнимых, а также Ягоды. Напрямую к теме настоящей книги относится рассмотренный на закрытом заседании Пленума вопрос о вражеской деятельности в Наркомате внутренних дел. Главными врагами народа, пробравшимися в НКВД, докладчик Ежов назвал в первую очередь скрытых троцкистов и «агентов польского генштаба».

Присутствовавший на заседании Ягода пытался оправдаться, но подвергся сокрушительной – нет, не критике, а откровенной травле со стороны своры своих бывших подчиненных, теперь панически думающих только о спасении собственной шкуры. Чего только не наговорили с высокой трибуны Леонид Заковский, Яков Агранов, Всеволод Ба–лицкий. Ефим Евдокимов предложил привлечь Ягоду к ответственности и снять с него звание генерального комиссара госбезопасности. Лев Миронов возложил на него вину за убийство Кирова.

Генрих Ягода был арестован 29 марта 1937 года Михаилом Фриновским по ордеру, подписанному наркомом НКВД Николаем Ежовым и начальником 2–го (Оперативного) отдела ГУГБ комиссаром третьего ранга Николаем Ни–колаевым–Журидом.

А за десять дней до этого, 18 марта, состоялось собрание руководящих сотрудников наркомата. С докладом выступил, естественно, сам нарком, заявивший, ни больше ни меньше, что все ключевые позиции в НКВД захватили шпионы. Одна фраза в докладе вызвала в зале настоящий шок: Ежов от всех потребовал твердо усвоить, что сам Феликс Эдмундович Дзержинский колебался в 1925—1926 годах и проводил иногда колеблющуюся политику{126}.

То была прямая угроза в адрес старых чекистов, пришедших в органы государственной безопасности при Дзержинском и еще не утративших чести и совести. Фактически Ежов предупредил их, что никакие прежние заслуги, длительный партийный и чекистский стаж, ордена не спасут в случае «колебаний»…

Примечателен и такой факт: по воспоминаниям некоторых людей, переживших Большой террор в заключении, именно в ночь с 17 на 18 марта по всем следственным тюрьмам, словно по команде, следователи впервые стали жестоко избивать арестованных, требуя от них признательных показаний. Ранее меры физического воздействия применялись относительно редко и как бы втихую, а не столь откровенно, почти демонстративно…

В своем докладе Ежов, разумеется, повторил многое из того, что уже сказал на Пленуме ЦК, – в частности назвал фамилии Сосновского, Илинича, Маковского, других «изобличенных» поляков. Артузов также был приглашен на собрание актива. Не по должности («научный сотрудник» никак не мог быть причислен к руководящим работникам НКВД), скорее по высокому званию и былому авторитету – так полагал Артур Христианович, не отрешившийся еще от своей уже не смешной, а опасной наивности. Его пригласили, чтобы сделать из него мальчика для битья в присутствии нового наркома.

Один за другим брали слово бывшие коллеги и товарищи Артузова по работе в КРО и ИНО и каких только гадостей не наговорили в его адрес. Разумеется, ему припомнили и «польских шпионов», и отсутствие бдительности, и мягкотелость – все зависело от фантазии очередного оратора.

Более всего возмутило Артузова выступление Слуцкого. Уж кто–кто, а его многолетний заместитель прекрасно знал ситуацию в отделе, когда его возглавлял Артур Христианович. Тем не менее, выслуживаясь перед Ежовым, он обвинил Артузова в том, что тот пригрел польского шпиона Илинича, что привел в ВЧК—ГПУ резидента «двуйки» Сосновского, других поляков. Абрам Аронович договорился до того, что обвинил Артузова в угодничестве перед Ягодой только на том основании, что Артур Христианович несколько лет назад получил квартиру в одном подъезде с бывшим наркомом!

Сидевшие в зале ветераны ОГПУ, конечно, понимали, что подобный аргумент – полная чушь, но многие новички, Артузова ранее не знавшие, вполне могли принять это заявление за истину. К слову сказать, сам Слуцкий хоть и не в том же подъезде, но свою квартиру получил только благодаря Ягоде, да и своей нынешней должностью начальника 7–го отдела тоже обязан ему же…

Надо было отвечать. И не столько Слуцкому или кому–то еще. Надо было честно, самокритично, но достойно высказать свою точку зрения на все происходящее. Артузов действительно поверил, что Сосновский, Илинич и другие сумели обмануть его. Не случайно Фриновский по указанию Ежова «просветил» его на сей счет до собрания. Им нужно было, чтобы Артузов, несмотря на начавшуюся «смену поколений» в ГУГБ, пользовавшийся среди сотрудников большим авторитетом, покаялся в своих ошибках на активе не по–казенному, с дежурными заверениями в преданности партии и ее великому вождю, но искренне, «не за страх, а за совесть».

Артузов выступил. Действительно искренне. Но совсем не так, как ожидали и Ежов, и Фриновский. Он признал свою вину (как мы уже знаем – несуществующую), но вышло так, что на самом деле опроверг обвинения в адрес и Сосновского, и Илинича. Выводы же из допущенных им «промахов» сделал, как профессионал, совершенно правильные, какие и следует делать руководителю разведки из провалов, которые неизбежны в работе любых спецслужб.

«Я виноват, что, работая в разведке ИНО, не почувствовал, что упомянутый в резолюции Пленума ЦК Илинич был перевербован поляками и начал играть против нас ту же роль, какую агенты „Треста“ играли против поляков. Таким образом, поляки взяли реванш за 1927 год в разведывательной работе с нами. Для меня лично тем более тяжело это поражение, понесенное нашей разведкой от поляков, что мы нанесли полякам очень чувствительные удары».