Они никогда не признают, что русские люди – это лучшая реклама для них. Даже нищие в поездах, грязные продавцы на станциях, цыгане, бедняки, убийцы, алкоголики – все они хранят частицу нашего древнего достоинства. А что наши правители показывают миру вместо них? Научную фантастику. Трактора. Sputnik.

Я написал письмо матери, сообщив, что вскоре вернусь в Киев или пошлю за ней. Я посоветовал взять с собой капитана Брауна, если ей нужен эскорт; я оплачу все расходы. Я попросил одного из солдат проследить, чтобы письмо опустили в мешок с киевской почтой. Он взял конверт и выдал мне квитанцию. Я сделал все, что мог, – по крайней мере, находясь в этом городе. Моя мать когда-то казалась счастливой. Я надеялся, что она была по-прежнему счастлива.

К утру удалось отправить телеграмму танкистам в Николаев. В ответном сообщении капитан Уоллис передал мне привет. Ему теперь не был нужен русский разведчик. Он добавил, что очень рад моему спасению и желает мне удачи. Два капитана вышли из комнаты и предложили проследовать за ними. По их словам, они тоже служили в разведке. Они сказали, что обо мне не поступало сведений, и извинились. Портрет убитого царя висел на стене. Все было как в старые времена. Я успокоился.

«Я работал в Киеве, – сообщил я, – и некоторое время был офицером связи в армии гетмана Скоропадского. Потом меня вызвали к донским казакам генерала Краснова. Я собирал информацию в штабе большевиков, был ответственен за саботаж петлюровских операций в Киеве». Они записали мои слова. Времена, по их мнению, были сложные. Я сказал, что мне пришлось уничтожить военные документы, но показал свой диплом. Упомянул, что был другом князя Петрова и находился вместе с его кузеном в то время, когда самолет потерпел крушение. Они спросили, допрашивал ли я гражданских лиц. Это была скучная, рутинная работа. Она оставалась их главной проблемой в настоящее время.

Я сказал им, что не делал в этом направлении ничего, достойного упоминания, но готов занять любую должность. Мне выдали документы, новую форму, револьвер в кобуре, хлебный паек, выделили койку в комнате, где жили еще три офицера, и ранец с какой-то ерундой. Я также получил расчетную книжку, но меня предупредили, что плата поступает нерегулярно и всем приходится рассчитывать на собственные силы. Оборудования и техники вообще не хватало. Так я стал офицером разведки в добровольческом отряде, приданном 8‑му армейскому корпусу. Моя работа сводилась к проверке и выдаче пропусков и других документов тем гражданам, которые обращались с запросами. Я приступил к работе на следующее утро.

За неделю я достаточно разбогател, чтобы купить немного приличного кокаина. Я до сих пор помню приятную дрожь, которую испытал, втянув первую после долгого перерыва дозу. Я был не одинок. Все прочие офицеры вели себя так же.

Одесса, как нам казалось, начала снова оживать. Веселые дома на одной знакомой улице около Карантинной бухты открывались и процветали, в них появлялись все новые девочки, и рулетка оставалась любимой игрой солдат, посещавших эти заведения. Мы надевали парадную форму, отправляясь в увольнение; наконец и я получил свою, белую с золотом, с зелеными и черными знаками отличия; ее изготовил местный военный портной. Его услуги стоили очень дешево. Когда я находился в его лавке, он предложил подогнать другую прекрасную форму, за которой так и не пришел заказчик. Она, по его словам, была сшита почти по моей мерке. Это была форма полковника донских казаков. Я осмотрел эту одежду и сказал портному, что возьму ее как есть. Обе формы доставили два дня спустя к мадам Зое, у которой я поселился.

Мадам Зоя была юной, пухленькой и остроумной. Цветом лица и волос она в точности напоминала мою цыганку, но так и не призналась, была ли она той же самой девочкой, и никогда не позволила мне заняться с ней любовью, хотя, казалось, очень ко мне привязалась. Возможно, она была чем-то больна. Хотя прошлое вернуть и невозможно, мне повезло: я повстречал нескольких старых друзей, включая Борю Бухгалтера, который женился на своей подружке и работал в одной из немногих еще открытых портовых контор. В итоге я стал общаться с ним очень часто. Он оказывал мне разные услуги, а доходы мы делили пополам. Боря хотел, чтобы я помог ему пробраться в Берлин, а я мог раздобыть необходимые документы за умеренную плату. Он рассказал мне, что Шура не погиб; он дезертировал, некоторое время скрывался на Молдаванке, а затем, предположительно, уехал на восток. Ванда стала шлюхой, как и почти все прочие подобные ей девчонки; ее убили во время какого-то сражения. Ребенка растили родственники в маленьком порту где-то на побережье. Дядю Сеню и тетю Женю арестовали, когда Григорьев захватил город; Боря думал, что их, должно быть, расстреляли, как и многих других. После этого я решил позабыть о прошлом и обратиться к будущему.

Мы с моими коллегами-следователями занимались прекрасным делом. Никого из нас не волновала система проверки людей и выдачи паспортов. Наша позиция была очень проста: мы не могли винить людей за то, что они хотят уехать. Красные или белые – они, по крайней мере, могли освободиться от ужасов России. Мы работали в большой душной комнате, в которой было всегда полно народу. Мы упорно трудились, работали довольно тщательно. Наша основная задача сводилась к поиску больших запасов золота и проверке списков людей, которых следовало допросить. Дело шло к Рождеству, я начал подумывать о том, чтобы оставить и Одессу, и свою работу. Следовало заняться настоящим делом. Было очевидно, что на родине мне помешают. Я собирался выехать за границу, послать за матерью, когда придет время, и создать себе репутацию или в качестве преподавателя в западном университете, или в качестве инженера и изобретателя, возможно, во Франции или в Америке. Кокаин вернул мне прежний оптимизм, рассудительность и энергию. Я мог работать дни напролет, успокаивая, утешая, помогая людям, отсеивая недостойных просителей; по ночам я развлекался и играл.

Однажды за рулеткой у Зои я выпил стакан дурной анисовой водки, и мне показалось, что я вижу, как по комнате идет госпожа Корнелиус в черно-золотом платье от Эрте[156]. Но к тому времени я свыкся с галлюцинациями. Эсме, моя мать, капитан Браун, Коля, Шура, Катя, Гришенко, Ермилов, Махно, даже Ванда и герр Лустгартен, казалось, время от времени появлялись в толпе. Я поставил на черное. И проиграл.

Я спросил у Зои, была ли среди моих соседей англичанка. Она покачала головой и сказала, что англичанки не часто посещали такие заведения. «Здесь бывает очень мало англичан. У них есть целая империя, в которой говорят по-английски, поэтому они могут чувствовать себя как дома, куда бы ни отправились».

«Запад есть Запад, – писал сэр Редьярд Киплинг, поэт, – Восток есть Восток, не встретиться им никогда»[157]. Но они встретились на юге России, на моей Украине; в пограничной области, на ничейной земле, у границы, на которой киевские герои сражались за христианство, как никакие другие герои не сражались прежде. Русское рыцарство было уничтожено на Украине в 1920‑м. Мать городов русских – обесчещена; Матерь Божья – изгнана. Потом пришли немцы. Мне кажется, результаты рентгена ошибочны. У меня в животе шрапнель. Это военная рана. Но хватит о докторах и их социалистических оздоровительных программах. К чему им беспокоиться о старом иностранце? Они были к нам добрее во Франции. Я встречал Вилли. Колетт[158] предложила мне место. Я знал их всех. Но сейчас вокруг одни невежды. Я ненавидел Гертруду Стайн. Но, по крайней мере, мне было известно ее имя. Белый и Замятин? Кто о них вспоминает сегодня, даже в России? Мне нравились ранние рассказы Набокова-Сирина, хотя я не всегда мог их понять. Тогда у него был талант. Позже он обезумел и начал красть у равных себе – просто потому, что об их существовании за пределами России никто не подозревал. Вот почему он начал писать по-английски. И его русский стал грубым. Герхарди[159], изображавшая худшее, что есть в людях, никогда мне не нравилась. Ставя печати в паспортах и выдавая документы, я думал, что очищаю Россию от всего упадочного. Кто бы мог предположить, что мне до сих пор придется страдать от последствий того заблуждения?