«Хорошо, – написал он в ответ. – Завтра с утра».

«Но ты можешь сместить меня приказом», – появился текст на экране. Клавдий криво улыбнулся и написал: «Не считаю нужным». И добавил: «Спокойной ночи».

Умиротворенный и расслабленный впервые за долгое время, он опустился на кровать, лег, раскинув руки, как на пляже, и зажмурился. Его сын заслужил и высокое положение, и признание, но больше всего Клавдию хотелось, чтобы Мартин был счастлив.

* * *

Ивге приснился Мартин – это не был ни вещий сон, ни кошмар. Она толком не помнила, что происходило во сне, но открыла глаза в три часа ночи, одна в супружеской спальне, поняла, что видела во сне Мартина и что больше спать не сможет.

Встала, накинула халат, спустилась на кухню, заварила чай; Клавдий рассказал ей, что случилось в Однице, в общих чертах. Если бы она спросила о подробностях – Клавдий не скрыл бы, но Ивга не стала спрашивать.

Она вспомнила: Мартину было шестнадцать лет, разговор происходил здесь же, на кухне, только статуэток на полке было меньше и стояли они по-другому. Он пришел с занятий со странно просветленным, фарфорово-белым лицом, и, едва его увидев, Ивга поняла, что он принес ей что-то. Событие. Новость. Сейчас он скажет.

– Мама, я бросаю школу и иду в инквизиторский колледж. – Он не любил долгих предисловий.

Стоял жаркий, душный, солнечный май. На Мартине были светлые шорты до колен, голубая рубашка в тонкую полоску и школьный галстук. В юридической школе галстук был единственным элементом формы, а галстуки Мартин всегда носил идеально, аристократически, а под настроение – изобретательно. Ни Ивга этому не учила, ни Клавдий. Он сам как-то выучился.

– Почему ты так смотришь?! – Он забеспокоился. – Как будто я сказал тебе, что задушил щенка и взорвал детский садик!

– А отец знает? – спросила она, с последней надеждой протягивая руку к телефону.

– Да. – Он обрубил надежду. – Отец меня отговаривал, я обещал еще подумать, и вот, я подумал.

– Можешь мне сказать, зачем?!

Он изменился в лице, посмотрел растерянно, с недоверием:

– А ты разве… не понимаешь?

– Хочешь власти? – спросила Ивга, и, надо сказать, это была одна из самых неудачных реплик в ее жизни. Потому что он теперь смотрел на нее, будто не узнавая. Будто удивляясь, что за человек тут внезапно перед ним воплотился.

– Тогда объясни, чего ты хочешь?! – Она уже почти кричала.

– Спасать ведьм от инициации, – сказал он потерянно. В его мире, оказывается, это само собой разумелось, Ивга прекрасно должна была его понимать.

– Принимать решения за других?

– Инициация – не решение! Это… болезнь! Если бы я захотел стать хирургом, ты бы сказала, что я садист и мне нравится запах крови?!

За его спиной стояла подростковая правота – непрошибаемая, как бетонная стенка. А Ивга не умела ему объяснить то, что познала на своей шкуре: противостояние человечества и ведьм не имеет «хорошего» решения. Инквизитор каждый день выбирает между отвратительным и кошмарным. Как ведьма после инициации становится чудовищем, внешне оставаясь человеком, – так инквизитор после десяти лет оперативной работы становится палачом, внешне оставаясь хорошим парнем. Власть над униженными и напуганными, противостояние изощренным и бесчеловечным, – такое сочетание факторов корежит человека, как пластиковый стаканчик в огне. А Мартин ничего не знал, он был ребенок, он держал на письменном столе модели гоночных машин и фигурки динозавров.

Ивге хотелось орать в голос. Еще немного, и на глазах сына она впала бы в истерику и окончательно потеряла лицо, но тут позвонил Клавдий – почуял ее горе на расстоянии. С телефонной трубкой Ивга ушла в спальню, там расплакалась, отведя трубку от лица, и беззвучно рыдала, пока Клавдий объяснял ей, что семьдесят процентов мужчин и восемьдесят пять процентов женщин никогда не смогут стать инквизиторами по чисто физиологическим причинам, что отсев на первом году обучения в инквизиторском колледже – половина всех поступивших, что Мартин ищет себя, что ломать подростка через колено – не метод, что есть еще время, чтобы все переиграть…

Когда Ивга теряла веру в человечество, она начинала думать о Клавдии, и это помогало.

* * *

Рейсовый самолет из Одницы приземлился точно по расписанию. Мартин сел в служебную машину, открыл компьютер, уставился на текст доклада, который знал на память: ему надо было привести себя в порядок – изнутри. Успокоиться. Собраться.

Он помнил слова комиссара Ларри, сказанные в горе и по пьяни: «Ты говоришь, профилактика, я говорю – за решетку. Ведьма – за решетку. И всё». Мартин знал, что большинство обывателей согласно с комиссаром. Но Мартин не ставил перед собой цели угодить обывателям.

Контроль над «глухими», вот что инквизиторы искали столетиями. Контроль. Известно, что кожу действующей ведьмы любой инквизиторский знак жжет, будто каленым железом; полвека назад некий изувер предложил татуировать «глухарок» – чтобы те избегали инициации из страха перед клеймом. Так появлялись на свет клейменые действующие ведьмы, искалеченные и от этого не менее злые. От людоедских опытов отказались за полной их бесполезностью.

А еще совсем недавно перспективной казалась идея GPS-маяков, вшитых «глухаркам» под кожу. Но маяки глохнут, а телефоны отключаются по воле действующих ведьм, равно как и камеры наблюдения, умные часы, инфракрасные датчики…

Водитель резко затормозил. Чудом не угодив под колеса, через дорогу метнулась девушка в мешковатой куртке. За ней, сокращая расстояние, перебежали улицу трое мужчин в черном: безрукавки из искусственного меха, накинутые поверх курток, делали их похожими на чучела волков. Девушка пропала из виду, но Мартин отлично знал, что ее догонят и что случится дальше.

– Чугайстеры, – плюнул водитель. – Ну вообще уже потеряли берега. Еще бы сплясали прямо на улице, уморили навку на глазах у всех… У них новый полигон на южной окраине, знаете?

– Не знаю, – отрезал Мартин. – И знать не хочу.

* * *

Он вошел в комнату для советов последним, и все головы повернулись к нему. Мартин увидел свое отражение в их лицах, как в зеркалах в балетном классе: все они знали, что случилось в Однице. У каждого из них был опыт борьбы и убийства, иногда такой, что и не признаться вслух. Все они мысленно ставили себя на его место в школьном актовом зале, кто-то сочувствовал, кто-то нет. Руфуса из Ридны за столом не было – он прислал вместо себя заместителя, очень печального человека лет сорока.

Ровно в одиннадцать началось заседание. В тридцать секунд двенадцатого Мартин начал свою речь:

– Последние события не оставляют нам выбора. Система надзора за неинициированными ведьмами должна быть пересмотрена.

Он чувствовал взгляд отца, тот смотрел без всякого выражения, но Мартину мерещился скепсис в его неподвижном взгляде.

– Я предлагаю три простых шага, – говорил Мартин. – Во-первых, ужесточить правила учета. Учтены должны быть все без исключения. Мы должны идти в школы и колледжи и прочесывать, поименно, поголовно.