Суслов, который замещал Брежнева во время его «болезни», после моего выступления и оценки его Дубчеком просто растерялся, струсил, доложил все Брежневу и, как мне говорили, считал, что надо бы пойти несколько на смягчение. Суслов даже рекомендовал мне за резкость принести извинение чехам. Я категорически отказался от такой позорной и трусливой «миссии». Тогда Суслов «нашел форму примирения» — вечером пойти в состав к чехам на «кружку пива». Я тоже отказался идти, но за мной пришли чехословаки, Биляк и Кольдер, и я согласился пойти на эту «кружку пива». Это было позорное для нас «примирение», искусственно созданное и притянутое за уши без нужды и необходимости. Все это были выкрутасы, политиканство Суслова. Хотя и выпили не только по кружке пива, но никакого откровенного разговора не состоялось, да его и не могло быть. В разгар этой «дружеской» встречи и «примирения» ко мне за столик (встреча была в вагоне-ресторане) подсел И. Смрковский, уже будучи в хорошем подпитии, после «кружки пива», он по-дружески хлопнул меня по плечу ладонью и сказал: «Тов. Шелест, а ты правильно выступил, может быть, кое-что и обострил, но ведь правильно. У нас нет руководителя. Дубчек — это не руководитель, это дерьмо. Нам надо другого руководителя, сильного, волевого». И в этом проявилась борьба за власть в чехословацком руководстве. Я об этом эпизоде беседы моей со Смрковским за «кружкой пива» рассказал Брежневу, Подгорному и Косыгину. Поздно вечером после «примирения» мы возвратились на свою территорию.

Всей делегацией собрались в вагоне у Брежнева. Тот совсем разбитый, немощный, растерянный. Обсуждаем вопрос, как же быть дальше. Ведь ясно, что совещание в Чиерне-над-Тисой не удалось. Ничего хорошего, кроме обострения с Чехословакией, оно не принесло. Чехи чувствуют себя победителями. Правда, хорошо то, что мы окончательно убедились в занижаемой позиции чехословацким «руководством» и выяснили тот разброд, который царит в Президиуме ЦК КПЧ. Но ведь совещание не эти цели преследовало.

Со всей очевидностью встал вопрос, что надо собираться всем соцстранам, подписавшим варшавское письмо к чехословакам. Но когда собираться и где? Предлагали Москву и Киев. Я даже дал задание подработать все вопросы, связанные с приемом всех делегаций в Киеве, и мы могли бы отлично принять там все делегации. Но мы были почти уверены, что чехи не поедут к нам так же, как не поедут и в другую страну. Возможно, поехали бы только в Венгрию. Надо было по поводу предстоящего совещания переговорить с руководителями Польши, ГДР, Венгрии, Болгарии. Здесь тоже могли быть некоторые осложнения, в особенности со стороны Гомулки и Ульбрихта.

31 июля мы снова едем к чехам. На сей раз совещание проводим совершенно закрытое. Удален весь технический аппарат, секретари, стенографистки, переводчики, помощники. Перед открытием совещания «четверки» снова пошли на совещание. После длительного и бурного совещания «четверок» наконец началось закрытое совещание. Вопреки договоренности Дубчек пригласил на совещание своего помощника. Острота всех вопросов была на пределе. И все же стороны договорились не прерывать отношений, попытаться еще раз встретиться со всеми партиями — участниками Варшавского совещания. Не давать никакого повода буржуазной печати, внешнему миру для утверждений, что совещание в Чиерне-над-Тисой, по существу, зашло в тупик. По договоренности «четверок» и членов политбюро ЦК КПСС и членов Президиума ЦК КПЧ на совещании выступил Брежнев. Выглядел он довольно серо, устало, плохо собой владел. Тут, очевидно, сказалось все: «болезнь» и неудача совещания.

Брежнев сказал следующее:

«Мы собрались, чтобы решить все вопросы, которые носят острый характер. Очевидно, за один раз их не решить, и нам придется еще раз собраться, ибо осталось много нерешенных вопросов. Нам надо дать сообщение для печати, что встреча состоится в Братиславе (в Словакии). Совещание будут продолжать шесть братских партий: Чехословакии, Польши, ГДР, Венгрии, Болгарии и Советского Союза. На этом совещании принять свое об раз ную декларацию, в которой отразить, что мы все верны Варшавскому договору, принципам марксизма-ленинизма, интернациональному долгу и другие вопросы. Этим документом мы продемонстрируем нашу сплоченность и силу перед империализмом, усилим безопасность в Европе. Но нам надо еще переговорить с братскими партиями, спросить их согласия, определить сроки совещания, но не затягивать, возможно, провести его в пятницу или субботу — 2–3 августа.

Мы поставили некоторые условия, в том числе никаких претензий к выступлениям с обеих сторон. При этом чехословацким товарищам надо взять в свои руки всю массовую пропаганду. Если вы этого не сделаете, то может возникнуть сложная, очень сложная ситуация. Принять меры к ликвидации всяких политических клубов. При переговорах с братскими партиями они могут спросить нас, а что изменилось в Чехословакии после Варшавского совещания? Какая необходимость нам собираться снова? Мы надеемся, что чехословацкие товарищи примут все необходимые меры, чтобы совещание прошло хорошо, а все заверения и обещания не останутся одними словами. Вы должны принять все меры для укрепления единства в Президиуме ЦК КПЧ. Мы, со своей стороны, для наведения порядка и недопущения разгрома КПЧ и утраты социалистических завоеваний в Чехословакии пойдем на все, на самые крайние меры».

Ультимативный, требовательный тон произвел на нас на всех, в том числе и на чехов, большое впечатление. Наконец-то Брежнев понял, по крайней мере заговорил об этом, и политика его заигрывания и лобызания с Дубчеком провалилась, нанеся огромный вред. Но общее впечатление оставалось довольно тяжелым. На этом совещание в Чиерне-над-Тисой и закончило свою работу. Предстояла встреча в Братиславе; все же чехословаки вынудили нас согласиться поехать на совещание к ним.

Мы возвратились на свою территорию. Состояние было просто гнетущее — неспокойное, тревожное. Еще было рано, где-то около 16.00. Я зашел в вагон к Брежневу и предложил ему поехать половить форель, немного отдохнуть и развеяться. Он был совсем подавлен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то таблетки и, сославшись на усталость, поехать отказался. Подгорный без Брежнева тоже не поехал. Я зашел в вагон к Косыгину и предложил поехать ему. Он дал согласие, и мы вместе с ним в одной машине поехали в горы. По дороге мы в лесах видели большое скопление разных воинских подразделений и родов войск — танкистов, артиллеристов, ракетчиков, мотопехоту. Я был крайне удивлен, когда Косыгин задал мне вопрос: «А что это за войска?» Я ему сказал, что на обратном пути остановимся, поговорим с военными и выясним, что к чему. Он заколебался: «А стоит ли?»

Приехали в хозяйство. Здесь все хорошо было организовано: Косыгин поймал несколько штук форелей и остался очень доволен. Посидели с закарпатскими товарищами, поговорили. Косыгин интересовался всем, что есть в Закарпатской области. На обратном пути я воспользовался тем, что за рулем нашей машины был шофер из Киева Федя Нетецкий, который меня обслуживает. Я ему просто сказал, чтобы он остановился у одного из воинских подразделений. Совершенно стихийно на каком-то подковообразном, большой величины бруствере собралось много солдат и офицеров-танкистов. Я представил Косыгина. Его очень хорошо и тепло встретили. В свою очередь, он попытался представить меня, но сразу же раздались возгласы: «Мы знаем тов. Шелеста». Косыгин даже немного удивился этому, но тут ничего удивительного не было: я не один раз бывал в воинских частях, которые здесь проводили «маневры», а сами танкисты были призваны из резерва. Среди них механизаторы из областей Украины, и я со многими встречался и даже знал лично.