Они, насколько я знаю, изображены и на могиле Тиля. Правда, таких могил две, но это уже детали.

— Хорошо-хорошо, Алекс, сдаюсь. Считай, что по крайней мере интеллектуальное превосходство ты доказал.

Этот разговор остался в памяти потому, что для меня способность заболтать и рассмешить собеседника или даже группу людей — обязательный элемент профессии. Кроме того, любой психолог подтвердит, что шутовство, о котором применительно к себе упомянул Йост, — одна из наиболее распространенных уловок для маскировки внутренних проблем, разлада с внешним миром. Всего лишь разлада, дисгармонии и, конечно, совершенно не обязательно склонности к злодейству. Но, в сочетании с неожиданной неприязнью в гол осе моего собеседника, этот диалог заставил меня еще раз обратить внимание на скромного преподавателя экономики.

Так или иначе, я менее всего ожидал, что именно Йост окажется вовлечен во что-либо, даже отдаленно напоминающее незаконную деятельность. Его появление на Мауритскаде мне показалось стечением обстоятельств, и принципиального значения я ему не придавал. Но рассказ Джой заставляет по-другому оценить события. И коли уж вероятность связи Йоста с моими оппонентами существует, ничто не мешает мне воспользоваться его любезным приглашением.

После занятий, купив пакет разнообразных фруктов, я еду к Йосту в район Рустенбурга. Ни вина, ни пива везти не имеет смысла: Йост вегетарианец и, насколько я понял, безнадежный трезвенник. Короче говоря, вечер пропал. Вместе с тем, беседа может принять такой оборот, что будет полезнее оставаться трезвым. Кроме того, я нарушил договоренность, не сделав предварительного звонка, — кто знает, кого, в свою очередь, захочет предупредить о моем визите Йост.

Ехать надо на другой конец города, но дом я нахожу без особого труда. Дверь выходит прямо на улицу с угла дома, и окна первого этажа, как я понимаю, тоже принадлежат квартире Йоста. Метрах в тридцати от дома несколько рабочих отбойными молотками снимают асфальт.

Мне приходится звонить несколько раз, прежде чем хозяин открывает дверь. Руки у него в земле, на коленях бесформенных штанов большие пятна. Йост немного растерянно приветствует меня:

— Какой сюрприз! Прости мой вид: я вожусь в саду. Рад тебе больше, чем ты думаешь, — хотел попросить тебя помочь.

Сад у Йоста на самом деле совсем не сад, а небольшой дворик шириной около трех и длиной не более восьми метров. Он обнесен высокой кирпичной стеной, так что окон соседних домов не видно, и выход в него только из дома. В этом дворе-саду стоит высокая груша с широкой кроной, наполовину свесившейся к соседям, и несколько кустов роз. В дальнем углу сада небольшая куча свежей земли и несколько серых бетонных бордюрных камней.

— Я задумал сделать новый цветник, но, оказывается, камни таскать мне уже тяжеловато.

Йост стоит, опустив измазанные руки, и улыбается. Сквозь заросли жесткой серебряной щетины на его щеке медленно пробивается серебристая капелька пота. У него седые кудрявые волосы, красноватое морщинистое лицо и по-детски ясная улыбка, какая бывает у непрактичных и не очень удачливых людей.

Из гостиной доносятся неровные звуки — Йост хотел сделать мне приятное и поставил записи Шнитке, но я бы предпочел что-нибудь более консервативное и мелодичное.

Вместе мы возимся с камнями и минут через двадцать бордюр цветника установлен. При этом мне чудом удается не особенно извозиться в земле.

Переводя дыхание, Йост спрашивает:

— Любишь копаться в земле? Цветы сажать, ухаживать за ними?

— Нет. Может быть, в старости буду выращивать розы. А сейчас нет.

Отряхивая землю с рук и безуспешно пытаясь отчистить штаны, Йост говорит:

— Странно, у вас ведь почти у всех загородные дома — дачи.

— У меня тоже была, но я оттуда сбежал. Не переношу дискомфорта, а на даче он неизбежен. Вы ведь наверняка Чехова читали?

Махнув на штаны, Йост распрямляется:

— Естественно. Правда, в основном пьесы. В Европе рассказы Чехова знают гораздо меньше.

— Герой одного из рассказов Чехова говорил, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной — крайнее легкомыслие.

Посмеиваясь, Йост уходит переодеваться. Как человек очень любознательный и не очень доверчивый, некоторое время прислушиваюсь, стоя у входа в дом. Неслышно, чтобы Йост пытался звонить по телефону. Вскоре он, чистый и умытый, вновь появпяется в дверях уже с подносом в руках.

— Алекс, не обессудь: обед у тебя сегодня будет скорее полезным, чем плотным. Но ты должен был быть готов, знал ведь, к кому идешь в гости.

Действительно, на тарелках разложены маленькие початки кукурузы, листья салата всевозможных сортов, лук-порей, редиска, огурцы и прочая весело-разноцветная растительная снедь, которой полны магазины и рынки Гааги. Мы садимся за столик под ветвями груши.

Хрустя кукурузой, Йост щурится на заходящее солнце:

— Теперь ты видишь, как я живу. Этот дворик — моя главная радость. В доме, кроме меня, никто не обитает. С женой я развелся два года назад. Вернее, не столько я развелся, сколько она от меня ушла. Дочь живет со своим приятелем, а сын, как только ему исполнилось семнадцать, вместе с друзьями снял квартиру. Так что я один.

— И в одиночестве есть своя прелесть.

— Конечно. Вообще, говорят, что во всем есть темные и светлые стороны. Но на самом-то деле, темное и светлое, черное и белое отделить друг от друга очень трудно. Если вообще возможно.

Мне кажется, что хозяин дома пытается себя в чем-то убедить. Пост мне симпатичен, скорее всего он очень ограниченно вовлечен в грязные дела. После того, как он рассказал о себе и своей семье, его тем более стало жалко. Но нужно сделать то, ради чего я сюда пришел.

* * *

— Соловьев звонил с полчаса назад и сказал, что поедет на встречу с одним из преподавателей института. Адрес оставил.

Панченко сообщил новость, как обычно, бесстрастно, глядя на группу стариков, сидевших за чашками чая в открытом кафе под огромными липами. Перед ним самим, Сибилевым и Воропаевым стояли бокалы с пивом. Воропаеве удивлением уставился на него, но Панченко счел информацию вполне достаточной и умолк. Ему вообще говорить не хотелось. Вчера Воропаев затащил его в ресторан, пообещав, что заплатит, лишь бы он, Панченко, не ел колбасу в номере. Утренняя жажда, как всегда, стала наказанием за вчерашние возлияния. Панченко почти выпил свое пиво и очень хотел бы заказать еще, но предвидя недовольство Сибилева, был вынужден ждать окончания разговора.

Не дождавшись продолжения, Сибилев поинтересовался у него:

— Что это вдруг Соловьев решил сообщить нам о своих намерениях? Он еще что-нибудь говорил?

Панченко так же индифферентно пожал плечами:

— Нет, сказал только, что начал отрабатывать другие подходы.