– А что ж тогда «то»? – спросил Дорожкин.

– Должен быть главный узелок, – заметил Шакильский. – Тот, где все эти ниточки сходятся. Если по уму, то должен он быть неприметным, в глаза не бросаться, но все отслеживать. Я не знаю, что там за паразит, которого ты видел где-то в грязи, и в промзону мне не удалось пробиться, значит, не очень-то и старался, но узелок надо найти. Хотя бы потому, что этими нитями уже и тут все заполнено. Они ж детей учат, понимаешь? Может, и не плохому, но за каким лешим за каждым из них ниточка тянется? А важных шишек, что на лечение приезжают, видел? Каждый из них за собой хобот волочит после лечения. Ты знаешь, чем его по такому хоботу накачивают?

– Нет, – выдохнул Дорожкин.

– И я не знаю, – вздохнул Шакильский. – Но не думаю, что чем-то хорошим. Ты, кстати, не рассчитывай, что те молодцы, что хвоста к тебе лепили в Кузьминске, тоже тот самый узелок искали. Нет, дорогой, они искали возможности и перспективы. А если узелок тот удалить, то не будет у них ни возможностей, ни перспектив.

– Ты чего-то другого хочешь? – спросил Дорожкин.

Помрачнел егерь. Помолчал немного, потом буркнул:

– Я, конечно, действую в рамках, но в этих рамках пытаюсь оставаться человеком. Трудно, но пока можно. Будет нельзя – придется ломать рамки. Но не рассчитывай, что таких, как я, много. Мало. Очень мало.

– Так что делать-то будем? – спросил Дорожкин. – Хотелось бы девчонку спасти.

– Влюбился? – спросил Шакильский.

– Независимо от, – отрезал Дорожкин.

– У тебя какие планы на вечер были? – грустно усмехнулся Шакильский.

– Приглашен был на день рождения дочки директрисы промзоны, – скривился Дорожкин.

– Придется пойти, – вздохнул Шакильский. – Напиваться не следует, а присмотреться к контингенту надо.

– Да кто ж меня туда пустит? – вытаращил глаза Дорожкин. – Да после всего… Да и как я туда попаду?

– Как мы туда попадем, – уточнил вопрос Шакильский. – По этому поводу одна идейка есть. Без тебя ее не удалось бы провернуть, да и с тобой будет непросто, но она есть. А что касается вечеринки… Пустят тебя, вот увидишь. Когда лев чувствует себя в силе, когда он сыт и доволен, он может себе позволить поиграть с поросенком. Да и любопытство еще никто не отменял.

– Спасибо за комплимент, – пробормотал Дорожкин.

– Я не со львом тебя сравнил, – на всякий случай предупредил Шакильский и добавил: – Но сначала давай еще раз все обдумаем. Представим, как все будет. Я, конечно, понимаю, что дурень думкою багатіє[70], но наобум действовать не стоит.

– Знаешь, – немного помолчав, спросил Дорожкин, – а тебе не показалось, что там и в самом деле лучше?

– Лучше, – кивнул Шакильский. – Чисто, сытно, надежно, тепло. Тебе сало понравилось?

– Знатное сало, – согласился Дорожкин.

– Ты не представляешь, парень, как поросяткам живется у моей матушки в Харькове, – наклонился вперед Шакильский. – Лучше, чем нам с тобой в Кузьминске. Если есть поросячий рай, то он там. Ну что? Еще что говорить следует? Надо поспешить. Що нині утече, то завтра не зловиш[71].

Улица в настоящем Кузьминском была всего одна. Она тянулась вдоль реки. Шакильский направил «пятерку», которую он заводил с Дорожкиным больше часа, по дороге на Макариху, но проехать смог только метров сто. Машина безнадежно застряла в снегу. Шакильский хлопнул дверью.

– Пошли?

– Куда? – не понял Дорожкин. – Там же ничего нет?

На том самом месте, где на подложке стоял дом Лизки Улановой, здесь тянулась занесенная снегом луговина.

– Неважно, – решительно заявил Шакильский и закинул за спину сверток с ружьями. – Тут все равно получится ближе. Я, конечно, могу ошибаться, но тот же Дир говорил, что он пробился бы в любом месте, будь у него хотя бы отнорочек какой-нибудь, но та паутина, которая окружает подложку, в этом направлении превращается просто в броню. Ты спросишь, как через нее проходил Адольфыч? Я тебе отвечу: его пропускали. Пошли.

– Подожди, – заковылял по снежной целине за Шакильским Дорожкин. – Но разве у нас есть отнорок?

– Есть, – кивнул Шакильский. – Твой колышек. Ты же говорил мне про него? Нитка у тебя на запястье? На запястье. Колышек в паутине, а ты здесь. Значит, между тобой и Кузьминском есть отнорок. Другой вопрос, удастся ли нам через него протиснуться. Дир в таких случаях, как он говорил, монетку оставлял. К монетке легче вернуться. Но это не здесь…

– Зачем ты вообще выбирался наверх, если теперь тебе приходится пробиваться обратно таким образом? – закричал Дорожкин.

– Я должен был увидеть, что тут происходит, – подчеркнул Шакильский. – И я увидел. И мне это не понравилось. Теперь мне нужно вернуться обратно. И я сделаю это. С тобой или без тебя. Послушай, откуда ты вообще взялся? Тебя ж разводили, как дурака, с самого первого дня. Использовали в качестве приманки. Ты хоть это понимаешь?

– Как влюбленного дурака, – прошептал Дорожкин.

– Там, – Шакильский положил сверток с ружьями, топнул ногой, – там к нашему миру присосался паразит. Огромный клещ. Он раскинул щупальца по всей земле. Если это гриб, мы все – его грибница. Подневольная грибница. Я сообразил про это еще до того, как ты разглядел в грязи ту мерзость. Когда я понял это, я думал, что мне удастся его взорвать, уничтожить, отравить. Я пытался добраться до него, но у меня ничего не вышло. В промзоне не он, разве только одно его щупальце. Жаль, что ты не можешь увидеть. Жаль.

– Я вижу, – прошептал Дорожкин.

Он наконец вытащил из сумки очки Дубицкаса и нацепил их на нос. Небо стало серым. И снег стал серым. И полоса леса, и дома, и все вокруг тоже стало серым. Только это не была серость стекла. Серое не вставало вокруг сплошной пеленой, оно сплеталось бесчисленными нитями, шлангами и хоботами.

– Что это? – спросил Дорожкин. – Вот это вот все вокруг, что это? Что это за сплетение?

– Это капельница наоборот, – мрачно сказал Шакильский. – Этот паразит впрыскивает в Кузьминск тепло, электричество, а взамен отсасывает что-то другое. Ну может быть, не с каждого, в Кузьминске много людей, которые не опутаны серым, они тоже нужны этому паразиту. Наверное, чтобы раздвигать границы отвоеванной у тайного народа земли, может быть, в качестве стратегического пищевого запаса. Но однажды серым будет опутано все. Не только там, но и здесь.

– Твои коллеги там, – Дорожкин топнул ногой точно так же, как это делал Шакильский, – они это понимают?

– Я не знаю, что они понимают, – хмуро заявил Шакильский. – Если мы из одного ведомства, это не значит, что мы занимаемся одним и тем же. Если машина едет, это значит, что в ней есть рабочие не только винтики, но и целые узлы. Но есть узлы, которые едут вместе с машиной, но работают уже сами на себя. Неужели ты думаешь, что неведомая страна – это неинтересная тема для некоторых сил? Они собираются это использовать. Они всегда что-то хотят использовать. Но в понимании, что есть польза, мы с ними расходимся.