– Вместо радости объяла меня скорбь, и вместо утешения – тоска. Мы гнушались друг другом и ничего не смели друг другу сказать. Тогда я совершенно познал всю тяготу моего плена и начал скорбеть о моем иночестве, столь неожиданно погубляемом. Для того ли я дошел окаянный! – говорил я, рыдая. – До того ли грехи мои привели меня, чтобы мне уже в старости погубить девство мое и стать мужем чужой жены? Какую пользу принесло мне, что я и дом, и родителей, и женитьбу – все оставил в юности ради Бога, если я сделаю ныне то, что презрел с самого начала? Не за то ли я теперь терплю все это, что, живя некогда в монастыре, я пожелал снова возвратиться на свою родину. Что же мы сотворим, о душа моя? Погибнем ли или победим? Дождемся ли благодающей руки Божьей или убьем себя своим мечом? Возврати внутрь себя меч твой, душа! Нам надлежит бояться более твоей смерти, нежели смерти тела; ибо и для целомудренного девства есть свое мученичество. Посему пусть я буду лучше лежать здесь в сей пустыне как мученик, мертвым, без погребения, и сам буду для себя мучителем и мучеником!

С сими словами я поднялся от земли, извлек из ножен меч, который блестел в темноте, и, обратив его острым концом к груди, сказал женщине:

– Живи себе жена! И лучше пусть я буду для тебя мертвым мучеником, нежели живым мужем. Она же упала к моим ногам, восклицая ко мне:

– Господом нашим Иисусом Христом и сим тяжким часом заклинаю тебя и умоляю не проливать крови своей ради моей жизни. Если хочешь умереть, то прежде на меня обрати меч и вонзи его в меня и, убив сначала меня, убивай потом себя, чтобы таким образом нам соединиться друг с другом; ибо я уже решила в душе, хотя бы и муж мой был возвращен мне, сохранить до самой кончины своей чистоту, которой я научилась в сем плену, и я желаю лучше умереть, чем нарушить ее. Не потому ли ты хочешь умереть, чтобы не совокупляться со мною? Но и я желала бы умереть, если бы ты захотел сего. Итак, пусть я буду для тебя супругой целомудрия и между нами да будет общение духовное, а не телесное, так чтобы господа наши считали тебя моим мужем, Христос же будет знать, что ты мне – духовный брат. Тогда господа наши будут доверять нам, думая, что мы пребываем в плотском супружестве, если увидят между нами любовь.

– Я ужаснулся (говорил святой Малх) и удивился такому целомудрию этой женщины, и возлюбил ее, и мы заключили условие пребывать вместе в целомудрии. Но я никогда при этом не смотрел на ее тело, даже не касался ее рукою, боясь в совместной, согласной жизни с ней погубить девство мое, которое я соблюл в самом начале восставшей на меня, со стороны плоти, лютой брани (доселе слова блаженного Малха).

В таковом духовном супружестве преподобный Малх прожил с тою целомудренною женщиною продолжительное время. Они приобрели благорасположение своих господ, так что у них не было и никакой мысли о бегстве. Иногда Малх по целому месяцу не был в доме своего господина, как верный и усердный пастух его стада в пустыне.

Однажды, спустя уже много времени после своего пленения, преподобный Малх находился один в пустыне и, никого не видя, кроме неба и земли, начал в своем уединении вспоминать свое прежнее совместное пребывание в монастыре с монахами, и особенно отца своего игумена, которым он был научен Божественному Писанию и иноческому житию. И стал он размышлять о словах его, коими он был увещаем не отлучаться из обители. Вспоминая и размышляя о сем, Малх заметил пред собою множество муравьев. Двигаясь на небольшом тесном пространстве, они носили на себе тяжести более самих себя: одни носили семена; другие – землю изнутри муравейников, устрояя себе некоторую защиту от дождя; третьи, заготовляя себе на зиму пищу, раздробляли своими жалами зерна, иные выносили трупы своих мертвецов. И что всего удивительнее – при столь великом множестве муравьев, они, выползая наружу и вползая в муравейники, не мешали один другому, не задерживали и не теснили друг друга; напротив, если замечали, что какой-либо из них несет слишком большую тяжесть, тотчас же другие помогали ему. Смотря на то, Малх вспомнил слова Соломона: «пойди к муравью, ленивец, и посмотри на действия его... он собирает во время жатвы пищу свою» (Притч.6:6–8). Притом ему пришло на мысль, что жизнь его в монастыре подобна муравейнику, где все вместе работают и никто ничего своего собственного не имеет, но все общее, и начал сильно скорбеть о своем пленении, о сердечными воздыханиями, желая увидеть монастырь свой и жить в своей прежней келии. Когда он возвратился в имение господина своего и шел к своей хижине, его встретила жена, и, увидав его с печальным и смущенным лицом, спросила:

– Отчего ты так печален!

Малх рассказал ей о своих помышлениях. Она же стала уговаривать его бежать и при этом просила, чтобы он не оставлял ее, но взял бы с собою и отдал бы после в какой-нибудь женский монастырь. После долгого совещания о том, они начали приготовляться к бегству, перешептываясь друг с другом и колеблясь мыслями между чувствами надежды и страха.

В стаде, которое пас Малх, были два больших козла. Убив их, он сделал из кож их два меха и приготовил в путь сушеное мясо, и однажды, поздно вечером, вместе с сестрою, возложив надежду на Бога, они вышли из дому и быстро пошли. Достигнув большой реки, отстоявшей от жилища сарацина на девять стадий, они надули меха, крепко завязав, сели на меха и поплыли по реке, управляя ногами, как веслами, и переплыли на другую сторону; мясо же, которое взяли в путь, намокнув в воде, потонуло, и осталось его только очень немного, так что с трудом могло хватить им на три дня. Удовлетворив достаточно жажду водою из реки, чтобы не жаждать в предлежащем бегстве, они пустились в путь, быстро поспешая, более ночью, нежели днем, частью из страха сарацин, частью же из-за солнечного зноя, весьма сильно там палящего; но иногда они шли и днем, хотя и были опаляемы зноем, и часто озирались назад, боясь, чтобы не погнался за ними господин их.

На третий день, когда Малх и названная жена его на пути