Побродив по залу, Ратибор наугад задал курс лифту, и прозрачная капсула доставила его к складу: вдоль кольцевого коридора с подвеской магнитного транспортера располагались вакуум-камеры с зондами, датчиками, машинами и другими предметами, побывавшими в стволе Большого Выстрела, до которых у исследователей не дошли руки.

В первых, самых больших камерах, располагались бывшие машины и транспортные средства: маяк границы, шлюп грифа погранслужбы Честмира Тршеблицкого, куттер, два вакуумплотных галеона, и машины поменьше — неф, пинассы, одноместные манипуляторы. Ратибор остановился возле бокса с куттером: если бы не вспыхнувшая в толще прозрачной стены надпись — узнать машину было бы невозможно. Некогда красивая, эстетически совершенная, стремительных обводов тройная «капля» превратилась в сморщенный, уродливый, покрытый белесыми наплывами «гриб-трутовик», верхний горб которого плавно переходил в изогнутые «оленьи рога».

Второй куттер походил больше на гриб-сморчок с ножкой, которая тоже постепенно превращалась в «рога». Один галеон трансформировался в неприятного вида стеклянисто-зеленую опухоль, переходящую в шишку «кактуса», другой — в «морковину», но вмсто пучка зелени из торца «морковки» вырастал пучок «колючек».

Бегло осмотрев остальные аппараты, Ратибор вернулся к машине Тршеблицкого и задумчиво склонил голову набок: он не ошибся — формы всех превращений имели разительное сходство, канал Большого Выстрела «вывернул» их, изменив не только изначальную форму, но и свойства, материалы, функциональные особенности, превратил в необычного вида антенны, исполненные скрытой от взора эстетики и гармонии. А еще они здорово напоминали Ратибору корабли чужан.

Поразмышляв над своими сравнениями, Ратибор больше по привычке, чем из необходимости, зафиксировал их в памяти, и дал задание Умнику найти Железовского.

«Роденовский мыслитель» к удивлению Берестова отыскался тут же в Институте, у ксенопсихологов, лаборатория которых-куб с вогнутыми гранями-располагалась в березовой роще, неподалеку от «алмазной решетки» лаборатории ксенологов.

— Зайди в седьмой модуль, — сказал он, когда Умник соединил каналы связи.

В седьмом кабинете Ратибора ждали трое: хозяин лаборатории доктор ксенопсихологии Анатолий Савич, молодой сотрудник Института Джеффри Губерт и Железовский, застывший грудой мышц в глубоком кресле. Савич, тоже еще очень молодой, белобрысый, с румянцем во всю щеку, усадил гостя напротив, превратил помещение в тенистый пятачок над речным обрывом.

— Он заменит Вакулу, — пробасил комиссар-два, глянув на Савича. — С условием, что мы обеспечим «ланспасад»53. Условие поставил я.

Ратибор молча наклонил голову; еще более юный, чем Савич, Губерт присматривался к безопаснику с любопытством и недоверием, будто ожидал увидеть разговаривающего слона, а вместо этого явился обыкновенный человек.

— Мы говорили о Конструкторе, вернее, об эволюции, создавшей такое существо, как Конструктор, — сказал Савич, вводя гостя в курс дела. — Известно пять типов эволюции — космическая, химическая, биологическая, социальная и так называемая психоноосферная, ожидающая человечество. Так вот, похоже, что раса Конструкторов перескочила три этапа, перейдя от космического сразу к ноосферному типу эволюции. А ваше мнение? Ведь вы, по словам комиссара, изучили все материалы по Конструктору.

— Конструктор — негуманоид, — сухо сказал Ратибор, — и не просто негуманоид, он представитель палеоразума, об эволюции которого теория не создана до сих пор. Да и в ближайшее время создания такой теории ожидать не стоит, потому что для этого требуется досконально изучить новый тип сложных «человекомерных» систем: «человек-нечеловек» или «человек-палеосапиенс». А втискивать явление в прокрустово ложе наших теорий — не самый верный путь. Я ответил на ваш вопрос?

— Что ж, — засмеялся Савич, — вполне. Я не сторонник оригинальной точки зрения, будто исследуя нечеловеческое, быстрее придешь к человеку, к его бытию, к постижению смысла термина «жизнь», но в вашей формуле есть определенный резон. Или понятен Конструктор лишь двоим: себе и временами богу, как говорил поэт об Эйнштейне.

— Не поминай имя господне всуе, Анатоль, — хмыкнул Губерт, говоривший на русском практически без акцента. — Последнее слово все равно останется за наукой, единственной неизменяющейся базой для морали и этики любого уровня.

Ратибор улыбнулся в душе: парень стремился оставить о себе хорошее впечатление перед безопасниками и готов был на любой схоластический спор. Савич тоже понял коллегу, как надо.

— Не философствуй, Джефф, — сказал он мягко. — Наука сама по себе не создает этических ценностей и не может служить для них базой, она создает лишь одну ценность — знание, которое вызывает упорядочивание наших представлений о мире. Боюсь, гостям наше оригинальное не по нраву, что они хотели бы знать конкретно?

— Всего ничего, — сказал Железовский; Ратибор уже давно привык к тембру и мощи голоса комиссара, но собеседников его низкий бас, почти инфразвуковой рык, от которого, казалось, вибрирует воздух, продолжал изумлять. — Когда из БВ вылупится Конструктор, чего можно при этом ожидать, почему все объекты в зоне БВ трансформируются по закону фрактали, почему чужане возымели желание предупредить нас об опасности, как их понимать… — Аристарх помолчал и закончил обыденным тоном: — Ну и еще кое-что в таком же духе.

Губерт фыркнул, но так как никто больше не улыбнулся, взглядом спросил у Савича нечто вроде: они что, издеваются?

— Мы постараемся, — сказал Савич просто, не максрничая и не переводя разговор в шутку, чем сразу расположил Ратибора к себе. — На проблему работает сейчас весь научный потенциал Земли, все крупнейшие институты, так что каждый день приносит маленькие, но открытия. История еще не знала прецедента такого мозгового штурма, что само по себе уже залог успеха.

— Не торопитесь с успехом. — Железовский мельком посмотрел на Ратибора. — Вы двое отвечаете за координацию: один — научных усилий, второй — сил безопасности, чувствуете лежащую на вас ответственность? Цена слишком велика, чтобы позволить себе допускать ошибки, даже в самом малом.

— Извините, но я не понимаю словосочетания «чувствовать ответственность», — вставил Губерт, тряхнув волосами. — Можно ли использовать эти слова обобщенно? Если бы вы назвали конкретную ситуацию…

— Остынь, Джефф, — с неожиданной жесткостью перебил его Савич, — мы не на коллоквиуме по лингвистике.

— А что я такого сказал? — отступил молодой ксенофизик, зная, очевидно, нрав коллеги; подмигнул Ратибору. — Вы, наверное, еще не знаете о гипотезах «туннельного просачивания» и «струйного пробоя»?

— Кто автор?

— Первой — кто-то из физиков Европейского объединения, кажется, Валдманис, а второй…— Губерт слегка смутился. — Я.